На край света (трилогия) - Голдинг Уильям

О, это милое «нас»!

– Что касается меня, капитан Андерсон, то мне ничего не понятно, – вмешалась леди Сомерсет. – В школе я была самая бестолковая.

– Ничто… – начала мисс Чамли; уголки ее рта поднялись, образуя восхитительную ямочку на правой (наслушавшись морского жаргона, я чуть было не сказал «правобортной») щеке, – ничто так не приличествует молодой особе, как должная степень невежества.

После этого замечания леди Сомерсет бросила на остальных дам многозначительный взгляд, и мы, мужчины, тут же поднялись. Дамы вышли, а сэр Генри показал нам, куда можно сходить. И стоял я, изгнанник из рая, рядом с капитаном Андерсоном, отдавая дань природе прямо в байроновский лазурный простор.

Расставание оказалось невыносимым – ах, эти приподнятые уголки губ! Господи, как быть дальше! Вот оно – то, что я всегда считал мифом, театральным приемом: любовь с первого взгляда, coup de foudre, сказка… Но, как заметила Марион, некоторые люди верят в сказки.

Может, так и есть. Да, может, так и есть.

Я направился в салон – к бренди. Дамы еще не вернулись, и меня обуял ужасный страх, что мы их больше не увидим. Я говорил какие-то безделицы, но сидел, так как остальные джентльмены не уходили. Они совсем завязли в своем просмоленном наречии. Капитаны говорили о некачественных болтах на нашем корабле, о том, что «Алкиона» отлично ходит бакштаг, о стеньгах, о пьяном лейтенанте – здесь сэр Генри ввернул любезность: дескать, именно это счастливое стечение обстоятельств позволило ему нас догнать. Оба джентльмена согласились, что подуй хоть легкий ветерок, им пришлось бы мучиться с матросами, которые неохотно исполняли бы свои обязанности из-за того, что им отказали в удовольствии. Оказывается, капитан Андерсон, хотя к нему и ходила депутация матросов просить о внеочередном «поднятии духа», разрешения не дал, несмотря на ошеломляющие новости. Он бы согласился, но только если бы судно стояло на якоре, поскольку вторая порция рома в день – верный путь развалить дисциплину. И так они говорили, говорили… Я был почти в отчаянии, когда, наконец, вернулись дамы. Салон, что вполне естественно, служил и столовой, и гостиной. Конечно же, леди Сомерсет – вопреки этикету! – ухитрилась посадить меня рядом с мисс Чамли, под кормовым окном, на скамью, которая, возможно, называется как-нибудь иначе – кормовая банка, например. Впрочем, какая разница! Благослови Господь леди Сомерсет!

Речь моя была, боюсь, совершенно бессвязной. Но виной тут не бренди и не долгое, бесконечно долгое время без сна. Меня постигло самое опасное из всех видов опьянения, опьянение постыдное и сладостное.

– Мисс Чамли, я прошу у вас аллеманду, и кадриль, и котильон…

– Что же мне выбрать?

– Все, если можно. Я не вынесу…

– Так будет неприлично, и вы это прекрасно понимаете!

– Тогда – да здравствует неприличие! Мы будем танцевать аллеманду вокруг грот-мачты, котильон от одного конца шкафута до другого, и…

– Мистер Тальбот, бедная беззащитная девушка…

– Полно, вы так же беззащитны, как «Алкиона». Не сомневаюсь, что ваш путь усыпан побежденными – не хуже, чем у сэра Генри. Теперь в списке и я.

– Я не столь безжалостна. Я вас отпускаю. Только…

– Что – «только»?

– Объявлен мир. Давайте же и мы присоединимся.

– Вы столь жестоки! Зачем вы меня отпускаете?!

– Все зависит от ветра. Ах, как я боюсь этой ужасной качки! Поверьте, mal de mer так гадка и так бесконечно унизительна, сэр, что даже юная особа перестает беспокоиться о своем жалком состоянии.

– И все же мы их уговорим.

– Приказы – ужасная вещь, мистер Тальбот. Я была в полной прострации, но сэр Генри, как ни умоляла его леди Сомерсет, не согласился свернуть ни единого паруса, чтобы замедлить ход. Видите, каковы пределы власти, которую вы мне приписываете.

– А вы сами просили его?

– В тот миг я, несчастнейшее существо, думала лишь о смерти. Хотя – вы только представьте! – когда выяснилось, что нас неотвратимо тянет к вашему кораблю, и мы не знали, друг это или враг, я нашла перспективу неминуемой гибели, коей я только что страстно желала, совершенно, совершенно невыносимой!

– Позвольте открыть вам секрет, мисс Чамли. Я носил личину отваги, но чувствовал то же самое, что и вы!

Мы рассмеялись.

– Уважаю вас за признание, сэр, и не выдам.

– А леди Сомерсет не испугалась?

Мисс Чамли наклонила ко мне темные локоны и прикрылась веером.

– Не слишком, мистер Тальбот. Думаю, она надеялась встретить самого Корсара.

Я громко рассмеялся.

– А потом любоваться нашим, как говорят матросы, грузом дров – с орудийными портами без пушек.

– Мистер Тальбот!

– Что ж, ладно. Но мы с вами договорились, не так ли? Вы оставите за мной столько танцев, сколько позволяют приличия, и даже больше.

– Если меня держат за руки, мистер Тальбот, мне остается только подчиниться. Но виноваты будете вы.

– Я буду тверд.

Возникла пауза. Я готовился предпринять единственную отчаянную попытку перевести пустой разговор на что-то более серьезное, но едва набрался духу сделать неслыханно смелое признание – «мадам, я поражен молнией», – то увидел, что леди Сомерсет напряженно улыбается. Капитан Андерсон поднялся. С упавшим сердцем я понял: наш визит заканчивается – должен закончиться. Не помню, как я ушел из зачарованного замка, как добрался до своей клетушки, думая (с комком в горле) – право, смешно! – о том, с кем она сейчас разговаривает, и кто… Впрочем, о чем я? Я не поэт, чье занятие – теперь я понимал – утешать людей в подобные минуты. «Всё – за любовь, пусть гибнет мир»[68]! Именно такова была моя неожиданная и переполняющая страсть.

Острый приступ паники охватил меня при мысли о моем внешнем виде. Я ощупал голову и обнаружил среди волос противный твердый ком, сгусток засохшей крови, и теперь только и думал о том, какое сильное отвращение должна была испытать «молодая особа»!

Она, конечно, сама вежливость и… Но все же я был чисто выбрит, и моя одежда – ах, бедный Эдмунд, дурачок, какое падение, или нет – какой взлет… Нет, ни то ни другое, однако, как ты изменился!

Я страдал – о, как я страдал! – но променять эти страдания на… Лишь если кто-нибудь другой, который… О Боже! На «Алкионе» столько мужчин…

И я так и не выяснил, как Андерсон относится к дуэлям.

(8)

Дальше было хуже. Пылающий во мне огонь буквально выжег изнеможение, невидимое пламя создало временный запас силы, которая поддерживала меня, хоть я и упал на койку… Но мой словарный запас не годится для описания того, что приключилось со мной, с человеком, обладающим столь недюжинным умом и здравым смыслом! Я влюбился, влюбился глубоко и отчаянно! Я испытывал волнение и одновременно страх – страх оказаться в новом мире, для которого мой нрав никоим образом не пригоден и не приспособлен, в непредсказуемом мире, мире случая – она плывет в Индию, я – в Антиподию… Моя карьера… Удачный брак…

Эдмунд Тальбот (полностью одетый!) лежал на койке, сгорая от страстного желания, неспособный ни о чем думать, ни о чем более не грезящий, кроме как о нищей дочери священника!

Наконец, я опомнился и принялся звать Виллера, все громче и громче, пока он не явился.

– Черт возьми, да от вас ромом несет!

– Мы только приняли по маленькой, сэр. Мне должок вернули.

– А капитан Андерсон…

– Сэр Генри его убедил, сэр. Он настоящий джентльмен, этот сэр Генри.

– Очень хорошо. Немедленно соберите мои вещи и отнесите в каюту, где жил мистер Колли.

– Не могу исполнить, сэр.

– То есть как это?

– Приказа не поступало, сэр.

– Я приказываю!

– Но капитан…

– Я только что с ним беседовал. Он не возражает, а стало быть, и вам нечего.

Виллер заворчал, но я его прервал:

– Пока я не забыл: прежде приготовьте мне платье на вечер.

Бриджи, бальные туфли, чулки, фрак – этот малый в подсказках не нуждался, и скоро все было готово. Я переоделся и отправился в каюту Колли. Оказавшись в каюте по штирборду – то есть с правой стороны корабля, если смотреть вперед, в направлении более узкого его конца, – я чувствовал себя непривычно. Каюта была зеркальным отображением той, из которой я только что ушел, и после долгих недель, проведенных в каюте другого борта, я точно сделался левшой. До меня долетали звуки с носа и, конечно, разнообразные шумы со всех сторон. В заднем конце, где я сейчас находился, тоже шумели – из кают раздавались громкие голоса и смех. На кораблях происходил оживленный обмен визитами. Наказание за подобные поступки для большинства матросов было суровым, потому что подобные действия, совершаемые членами экипажа, именуются «самовольной отлучкой». Меж салонами двух кораблей сновало столько пассажиров, а меж кают-компаниями – столько младших офицеров, что атмосфера в этой части кораблей была много оживленней, чем в гостиной сэра Генри.