В снегах родной чужбины - Эльмира Нетесова

Давно бы, может, жители поселка разобрали тот барак на дрова. Но боялись к нему подступиться. Уж слишком ветхим был. Оторви одну доску — вся крыша на голову упадет. Вот и обходили стороной. Снести б его бульдозером, да все руки не доходили. Опять же и мусор вывозить придется. А где рабочих брать? Всякая пара рук на дорогом счету. Так и стоял барак. Не жил и не падал. Гудели в нем долгими зимами протяжные ветры. Засыпал его снег с трубой. Утопал он в сугробе до весны. Но всегда по теплу оттаивал и показывал поселку морщинистое, черное, как у старика, лицо.

Коршун вошел в комнатенку сторожа, не боясь, что барак, обвалившись, засыплет его. Оглядевшись по сторонам, приметил, что все тут осталось нетронутым после смерти хозяина. Сохранился свой запыленный уют. Было где спать, имелся стол, даже стулья. Сковородки и кастрюли. Миски и ложки…

— Наведу тут шмон, благо три дня больничных имею в запасе. Успею и отдохнуть, — пообещал он участковому. Тот поспешил уйти, пообещал вечером занести Кольке его вещи, которые забрал из общежития.

Коршун любил уют и порядок в жилье: к этому его с малолетства приучила бабка. Потому тут же закрепил двери, рамы, проверил печь. И, вытерев пыль со стен, протерев оконные стекла, вымыл стол, полы, подмел в коридоре и затопил печь.

Помня о том, что хозяин жил одиноко, все же решил заглянуть в сундук. Там полотенца, простыни и одеяла пропахли сыростью. Коршун вывесил их проветриться и залез в сундук поглубже. Новые, еще не надеванные рубашки и исподнее белье лежали аккуратными стопками. Носки и рукавицы, даже пододеяльники. Запаслив был дед. О смерти не думал. Не ждал ее.

Колька прикинул на себя. Годится. Даже шапку нашел — в махорке от моли. Аккуратный, бережливый был старик. Валенки на припечке сушатся. Почти новые. Колька каждой находке радовался. Еще бы! Не зная Коршуна, помог ему старик.

Участковый по дороге сюда рассказал Коршуну, что дед хорошо подшивал валенки, ремонтировал обувь всей Хангузе. Но не за спасибо. С каждого деньги брал. Получал пенсию и зарплату. Но счета в сберкассе не имел. Проживал все. Видно, беречь и копить было некому.

Запасы мыла, соли, сахара, табака лежали под койкой в мешках и ящиках.

Колька нашел даже инструмент старика. Сапожный. Выбрасывать не решился.

Когда открыл комод, завизжавший на все голоса, еще больше удивился Коршун. Три пальто, тулуп из овчины, вязаные поддевки висели, будто только снятые с плеча. В ящиках — занавески и скатерти. Видно, не всю жизнь прожил одиноко. Был семейным. Его любили, может, и он кем-то дорожил.

Колька повесил занавески, расстелил на столе скатерть. И комнатка сразу преобразилась, расцвела.

Проветренная, протопленная, прибранная, она теперь не походила на жилье старика-одиночки. А Коршун прибил к двери крепкий крючок. Смазал, подправил покосившиеся на окнах ставни. Навесил замок на дверь. Даже задвижку соорудил. На случай, если парни из общежития вздумают навестить без предупреждения.

«Вам меня не опередить, козлы! Разделаюсь с каждым», — он решил для себя разобраться с каждым поодиночке. Конечно, всех он запомнил в лицо. Они ему в больнице не раз по ночам снились. Вот только спешить с разборкой нельзя, понимал Колька и решил выждать свой час.

Обидно было, что, измесив его в общаге, ребята забрали все деньги, которые он привез с собою из зоны.

«А может, до того, как отмудохать, обшмонали? Но ништяк, я с вас свое сорву!» — обдумывал он месть.

Он радовался, что барак стоял на отшибе, в самом конце Хангузы, и все подходы к нему хорошо просматривались.

На Колькино везенье, по небрежности иль лени, в бараке не отключили свет. И парень, достав из- под койки старую плитку, не захотел идти сегодня в столовую.

Он пил чай, когда в дверь к нему постучали. Колька вздрогнул: «Кто бы это? Какая падла возникла? Неужели эти опять нарисовались?» Выглянул он в окно и увидел участкового. «Думал — человек! А это мусор прихилял! Во прилип, как говно к параше!» — и неспешно пошел открывать дверь.

Участковый вошел, волоча за собою сумку Коршуна.

— Вот, возьми, кажется, ничего не забыл. Все забрал! — И вдруг осекся, умолк. С удивлением оглядывал преобразившуюся, прогретую комнату.

— Это все ты? — уставился он на Кольку изумленно. И, не дожидаясь ответа, продолжил: — Знал бы, определил к себе уборщиком.

— Еще чего?! — вспыхнул парень зло. И заматерился так виртуозно, что участковый от удивления сконфузился.

— Не хотел обидеть. Думал, тебе же лучше. Не ездил бы в тайгу. Жил бы себе в поселке. Без горя. А работать… какая разница где?

— Я не баба! Не шестерка! Мыть чужое говно не привык! Пусть всякий хрен голландский сам из- под себя грызет!

— Злой ты, Колька! Молодой, а хуже зверя. Будто на цепи всю жизнь просидел. Как жить среди людей собираешься? Подумай. Может, пора на себя со стороны глянуть?

— Это из тюряги, что ли? С меня дозарезу хватило. Я никого не трогал. Меня все мучили. Я не нападал ни на кого. Всю жизнь только защищался. А впрочем, зачем ворошу? Кто, не пережив такого, поверит чужому? Глянуть на себя со стороны? А зачем? Лучше, чем был, не стану. Иным делают те, кто со стороны вприглядку меня знает. Им проще… Потому что моего не испытали, не хлебнули, не перенесли!

Участковому неловко стало. И, потоптавшись у порога, он вскоре ушел, понимая, что Кольке после больницы и впрямь отдохнуть надо.

Колька в эту ночь долго не мог уснуть. Все ворочался на старом пропотевшем матраце — жестком, как доска.

«С первой же получки новый куплю. Как спать на этой вонючке? Все бока, как на кулаках, катаются!» — встал Коршун. И, достав одеяла, хотел постелить их на матрац, чтоб мягче и теплее спалось.

«Из чего он соорудил себе эту подстилку? — хватил Коршун матрац за угол и замер: Показалось? А может, в самом деле?» — откинул простыню, прощупал матрац, и горячий нот мигом залил лицо.

Коршун разорвал хлипкую материю. Увидел пачки денег, связанные веревочками, бинтами, а то и просто нитками. Пачки десяток, полусоток и сотенных, были и пятерки, даже трояки. Никакими купюрами старик не брезговал. Не доверял никому. Сам на них спал. Чем больше денег, тем крепче сон. С ними ему было спокойнее. Они заменили родню, детей и друзей. Деньги были его жизнью, ее смыслом. Он дышал, он радовался, пересчитывая их. И копил… Он любовался ими. Он не расставался с ними ни на день. На них и умер. Никто из поселковых не поверил бы, что этот дедок имел такую кучу денег. Никто не позарился на его вещи и тем более на матрац, похожий на собачий тюфяк, который давно пришло время вышвырнуть за порог.

Колька пересчитал деньги. Их было так много, что дрожали руки от волнения. Ему никогда в жизни еще не доводилось видеть такую прорву деньжищ… Он потел и мерз, он трясся над каждой трешкой и считал себя теперь самым счастливым и богатым человеком.

«Куда их притырить? Нельзя ж оставлять вот так — на виду! А вдруг кто-нибудь догадается? Нет, их надо убрать с глаз», — решил Коршун. И теперь никак не мог уснуть, считая для себя западло и кощунство — спать на деньгах.

За два дня в поселковом магазине Колька сделал столько покупок, что поневоле обратил на себя внимание продавца. Та шепнула участковому. Тот решил провести обыск в комнате Кольки, как только тот уедет на буровую.

Но вахте Беспалова, как узнал Коршун, предстояло отдохнуть еще два дня до отъезда в тайгу. И Коршун решил сделать под койкой погребок и занычить, спрятать в него деньги.

Провернуть это он успел за полдня. И едва подмел, как в дом без стука, без предупреждения вошел участковый.

— Говорят, ты неплохо обживаешься у нас? А на какие шиши покупки в магазине делаешь дорогие?

Где деньги взял? — не вытерпел участковый. В его голове крутились всякие подозрения.

— Не украл и не отнял ни у кого. Свое трачу, что от бабки получил в наследство. Да сам в зоне заработал. А кому поперек горла мои покупки — пусть ожмурится, как падла!

— Я ничего не имею против. Но почему по приезде ты не сказал, что имеешь при себе деньги? Ведь я спрашивал!

— Я думал, о крапленых узнавали. А у меня — свои, — выкрутился Коршун.