Миры Пола Андерсона. Том 21 - Пол Андерсон

— Нет! — пронзительно закричала девушка. — Мы принадлежим Ей!

Кружка Свердрупа со стуком опустилась на дощатый стол. Аури начертала в воздухе какой-то таинственный знак. Локридж не мог его разобрать — что-то из их ритуалов, мертвых и забытых, слепой крик…

Гигант сунул руку под стол и с усилием поднялся. В его руках появился самострел — натянутый и заряженный; под столом его скрывали складки плаща Свердрупа.

— Не спешите, милорд, — пропыхтел он, — не спешите так, умоляю вас.

Ульфельд повернулся на каблуках. Блеснул, поднимаясь, меч. Немцы нацелили свои копья, послышалась непристойная брань.

Если бы медведь умел улыбаться, он был бы похож на этого человека, который, судя по всему, и был Йеспером Фледелиусом.

— Спокойно, — сказал он, — спокойно. Одно движение, самое крошечное движение — и милорд рыцарь уже не будет таким красивым. Мы ведь не хотим огорчать благородных дам Виборга, а?

— Они убьют тебя! — завопил трактирщик. — С нами Божья милость!

— Что ж, они могут попытаться, после того как эта леди, которую я защищаю, произнесла свое резкое слово, — согласился Фледелиус. — Но мой меч пока еще при мне. Им приготовлен паштет из многих шведов, и голштинцев, и даже датчан. Нет ничего вкуснее, чем датчанин, отрекшийся от старого орла, — разве что, может быть, немецкий наймит. Мы могли бы провести весьма интересную дискуссию — все вместе. Однако вам, господин рыцарь, пришлось бы, к сожалению, удовлетвориться местом зрителя, и хотя в аду вам, несомненно, предоставили бы место, соответствующее вашему положению, всех ваших ребят, доживших до утра, вряд ли поблагодарили бы за то, что они не сумели уберечь столь драгоценную жизнь. Быть может, их даже попросили бы сплясать на веревочке, как вы думаете? Так что давайте лучше попробуем разрешить наш спор мирными, научными методами, как подобает истинным христианам.

Наступила такая тишина, что собственное дыхание звучало в ушах Локриджа громче, чем ветер и усиливающийся дождь на улице.

— Миккель, друг мой, — сказал Йеспер Фледелиус, — у тебя наверняка есть где-нибудь моток веревки. В этом случае мы могли бы связать этих замечательных парней, а не рубить им головы, как туркам. Конечно, это тоже достойная турок судьба — лежать в трактире и не иметь возможности выпить пива. Но завтра кто-нибудь да появится. Мужчины всегда хотят пить. Вам не кажется, что это евангелический символ: пиво, омывающее горло, в то время когда спасение оставляет иссушенную грехом душу? — Он посмотрел на Аури весело сияющими глазами. — В Писании верно сказано о мудрости, заключенной в невинности, милая девушка. Слова могли и не тронуть мою трусливую старую тушу, ибо слова дешевы и лукавы. Но ты нарисовала Ее знак, который не лжет. Я благодарю тебя.

Хозяин начал всхлипывать. Женщина с двумя детишками высунули испуганные лица из задней двери.

— Не унывай, Миккель, — продолжил человек, объявленный вне закона. — Просто-напросто тебе и твоим домашним придется покинуть город вместе с нами. Жалко отдавать этот постоялый двор в руки придурковатых судебных исполнителей юнкера, но Шабаш накормит и укроет тебя. — На мгновение широкое лицо озарила чистая и полная любовь. — А когда вернется Она, ты будешь вознагражден.

Он подал Локриджу знак движением подбородка.

— Господин, будь добр, отбери оружие у этих… — спокойным голосом произнесенное выражение производило жуткое впечатление — и спрячь в безопасное место. Нам надо отправляться с соизволения Божьего как можно скорее. Дело нашей госпожи не ждет.

Глава 11

По крыше барабанил дождь. Пастушья лачуга, одиноко стоящая посреди вересковой пустоши, в это время года пустовала; она представляла собой постройку из мха, где человек мог отдохнуть, настолько грубую и бедную, что ею погнушались бы даже люди Тенил Оругарэй. Аури, однако, спала, свернувшись на земле и положив голову Локриджу на колени Миккель Мортинсон с женой и детьми сидели снаружи. Американцу это казалось унизительным; чувство усугублялось полным отсутствием у них обиды за то, что он, которого они принимали за дворянина, отдыхает в относительной сухости.

Фледелиус тоже настаивал:

— Нам нужно обсудить кое-какие секретные вопросы — тебе и мне, — а когда мы пойдем завтра пешком, так я из-за своих старых костей не то что говорить, а дышать еле смогу.

Провести лошадей через контрабандистский туннель, проложенный под стенами Виборга, было невозможно. Поэтому беглецы отошли недалеко от города. Но снаружи царили пустота и темнота, нарушаемые лишь иногда вспышками молнии. При этом каждую веточку вереска, каждую стремительно падающую каплю дождя, каждый ручеек, струящийся по пропитанной влагой земле, на мгновение отчетливо озаряло белое пламя.

Без огня в хижине было темно и холодно. В промокшей насквозь одежде было только хуже, и Локридж, по примеру Фледелиуса, разделся до чулок, обхватил себя руками и постарался не стучать зубами. Аури лежала голая, и ничто ее не тревожило. Следовало бы вместо нее пустить под крышу одною из детей трактирщика; но ей необходимо было его присутствие — в этом мире железа и жестокости, — более необходимо, чем детишкам крыша над головой.

Очередная вспышка молнии расколола небо. Раздались раскаты грома. На секунду помятая физиономия Фледелиуса предстала в дверном проеме, словно фантастическая маска сатира, — и вновь беспросветная тьма и завывание ветра.

— Пойми, — сказал датчанин искренне, — я добрый христианин. Я не желаю иметь ничего общего с этой лютеранской ересью, которую юнкера со своим марионеточным королем навязывают королевству, и, уж конечно, с язычеством колдунов. Но ведь есть не только черная, но и белая магия. Разве не так? А обычай приносить жертвы Невидимым существует с незапамятных времен. Они, в сущности, не обращаются к Сатане — эти бедные невежественные крестьяне, которые собираются в канун Мая и завтра. Не обращаются и к ложным богам, о которых можно прочитать в хрониках Сакса Грамматикуса. Виборг когда-то назывался Вебьорг — Святая Гора. Там, где сейчас стоит собор, было святилище, древнее уже к тому времени, когда Один привел свой народ с востока. Духи земли и воды — почему нельзя человеку обращаться к ним за помощью, не совершая тяжелого греха? В наше время крестьянину зачастую больше не к кому обратиться. — Он повернулся на мокрой земле. — Но я только поддерживаю контакт с Шабашем. Я не вхожу в него.

— Я понимаю, — сказал Локридж.

Слова Фледелиуса казались ему верными, и видел он больше того, чем тот сказал. Перед его мысленным взором начал вырисовываться узор — смутный и громадный.

История человека была историей религии.

Аури, спящая так мирно среди грозовых раскатов, или народ Аури, или индейцы, которых он видел на Юкатане, да и все примитивные народы, о которых ему было известно, чья культура не приняла совершенно извращенных форм, — все они обладали одним качеством — духовной целостностью. Личное дело каждого — считать ли это достаточной компенсацией за все то, чего у них не было. Факт оставался фактом: они составляли единое целое и с землей, и с небом, и с морем — так, как те, кто отделяет богов от себя или вообще отрицает их существование, никогда не смогут. Когда индоевропейцы приносили с собой в ту или иную землю свой патриархальный пантеон, они приносили много хорошего; но они также создавали новый тип человека — одинокого человека.

Никакого резкого разделения не существовало. Старым богам удалось устоять. С течением времени они сливались с пришельцами, преображали их, и в конце концов вечные формы снова становились ясными, только под другими именами. Диауш Питар, с его солнечной колесницей и боевым топором, стал Тором, чья повозка была запряжена скромными серыми козлами и чей молот возвещал дождь, который есть жизнь. Рыжебородому не предлагали кровавых жертв: он сам был йоменом. А когда Один, одноглазый бог в волчьем обличье, которому военачальники приносили человеческие жертвы, пал, уступив место Христу, и остался в памяти всего лишь троллем, Тор принял имя святого Олафа. Фрей стал святым Эриком, чья повозка выезжала каждую весну для благословения полей, а Она надела голубую мантию Пресвятой Девы Марии. И всегда, во все времена существовали маленькие боги, эльфы, домовые, гномы, русалки, настолько близкие к реальному миру, что их даже не называли богами; они превращались людьми в символ помощи и зла, любви и страха, удивительной тайны и непостоянства, которые и составляют жизнь.

Сам Локридж был агностиком (дитя грустного, превозносящего интеллект и отвергающего инстинкт времени, которому, как он теперь видел, недолго оставалось жить) и не стал высказывать мнения по поводу затронутых объективных истин.

Насколько он понимал, Мария могла быть настоящей Царицей Небесной, а Триединая Богиня — лишь ее интуитивным восприятием. Рассудительный человек вроде Йеспера Фледелиуса мог этому поверить. Или же обе могли быть тенями, отбрасываемыми некоей абсолютной реальностью, или обе могли быть мифом. В истории имеет значение не то, что люди думают, а то, что чувствуют.