Европейская новелла Возрождения - Саккетти Франко

Элеонора упорно сопротивлялась, но в конце концов ей ничего не оставалось, как раздеться и лечь с любовником в постель, где они много раз вступали в единоборство и где всякий раз он оказывался победителем. И Помпейо вкусил с нею наслаждение, которого так домогался. Натешившись любовной игрой, он открыл одну из дверей комнаты и провел свою пленницу в соседнюю роскошную залу, где стояла кровать, от которой не отказался бы даже самый знатный вельможа. На ней было четыре ватных тюфяка, покрытых простынями тончайшего полотна, вышитыми шелком и золотом. Покрывало было из алого атласа, расшитое золотом, украшенное бахромою алого с золотом шелка. В изголовье лежали четыре подушки тонкой работы. Роскошное ложе это укрывал со всех сторон парчовый полог, украшенный драгоценной отделкой. Стены были наместо шпалер с великим искусством обтянуты кармазинным бархатом, в середине стоял удобный, изящный, покрытый шелковой скатертью стол. Восемь очень красивых резных стульев были расставлены вокруг. Четыре кресла, обитые алым бархатом, и несколько картин кисти Леонардо да Винчи прекрасно дополняли диковинное убранство.

Меж тем мадонна Барбара пригласила человек двадцать пять молодых дворян из самых знатных семей города. Предупрежденный об этом, Помпейо успел заранее уложить свою любовницу в кровать и, покрыв ей лицо богатым покрывалом и окропив комнату кипрскими духами, мускусом и другими благовониями, окурив ее алоэ, отдернул полог, Элеоноре же приказал не шевелиться, что бы она ни услыхала. Вслед за тем, роскошно одетый, он вышел и с распростертыми объятиями встретил собравшихся в доме молодых людей. Гости воззрились на него с превеликим удивлением, ибо были убеждены, что он тяжко болен. Он же, видя их изумленные лица, обратился к ним со следующими словами:

— Синьоры и друзья мои, понимаю, как вас должно удивлять, что тот, кто был так тяжко болен, стоит перед вами в добром здравии. Мне действительно было очень худо, и я думал, что мне уже не выжить. Но сегодня я принял чудесное снадобье, которое, как вы видите, меня исцелило. И так как я знал, что все вы были удручены моим недугом, мне захотелось порадовать вас своим видом. Я хочу также показать вам это чудодейственное лекарство, но вместе с тем хочу, чтобы вы пообещали мне не уходить отсюда, что бы ни предстало здесь вашим глазам.

С этими словами он провел их в залу. Всем им показалось, что они вступают в райскую обитель, — до того поразило их убранство залы и струившиеся там чудесные ароматы. Элеонора, которая слышала весь этот разговор и даже по голосу узнала кое-кого из родичей своих и знакомых, вся дрожала, ибо не ведала, что замыслил Помпейо. После того как все громко выразили свой восторг по поводу этой неслыханной роскоши и каждому захотелось увидеть, кто же лежит под пологом, Помпейо сказал:

— На сем ложе, синьоры, вы найдете драгоценное и чудесное снадобье, которое сегодня меня исцелило и которое я собираюсь показать вам, только не все сразу, а постепенно.

Сказав это и предупредив, что лица открывать не следует, он с помощью одного из слуг осторожно снял покрывало: на лежавшую под ним женщину была накинута только тончайшая простыня, под которой угадывались все очертания ее нежного и хрупкого тела. Приподняв затем край простыни, Помпейо обнажил две изящные белоснежные ножки с продолговатыми и тонкими пальчиками, казалось, вырезанными из чистейшей слоновой кости, и походившими на жемчужины ногтями. Вслед за тем он обнажил почти целиком и бедра. Женщина лежала простертая перед ними, и при виде нежных линий ее тела во всех взиравших на нее мужчинах пробудилось вожделение. Помпейо спросил их, как им нравится это лекарство. Они похвалили его и все воспылали желанием испробовать его на себе. Тогда, прикрыв кончиком простыни то, что находится между бедер, он обнажил живот и грудь, на которые собравшиеся взирали с восторгом, ибо при том, что женщина была замечательно сложена, груди ее были поистине необычайной красоты. И все с неизъяснимым наслаждением взирали на этот упругий белоснежный торс с двумя круглыми крепкими чашами грудей, которые можно было бы принять за алебастровые, если бы они не вздымались и не трепетали, чем вызывали еще большее восхищение. Все ждали, что сейчас увидят ее ангельской красоты лицо, но Помпейо за один миг укрыл снова ее обнаженное тело и, уведя гостей, усадил их за стол, где мадонна Барбара приготовила для них угощение: свежие плоды, засахаренный миндаль и самые лучшие вина. И они стали угощаться и пить вино и вести разные речи, причем каждый говорил о том, что ему было всего интереснее. В то время как они угощались, мадонна Барбара, войдя туда, где мадонна Элеонора лежала еще в постели, сказала:

— Ну как, мадонна, брат мой отплатил вам той же монетой, не правда ли?

Заливаясь слезами, Элеонора стала просить ее отдать ей платье и сетовала на то, что та ее предала. Пришел Помпейо, поклонился и сказал:

— Синьора, мы с вами квиты. Но если рассудить по правде, то виноваты все-таки вы.

И он много всего сказал ей такого, что ее успокоило. А так как она уже изведала вкус объятий любовника и нашла, что они сладостнее, чем ласки мужа, то она смирила свой гнев и устроила так, что они долго еще наслаждались своей любовью. С тех пор она никого больше не высмеивала и стала со всеми приветливой и любезной. Вот почему, дорогие дамы, всем надо помнить, что не следует потешаться над другими, если вы не хотите, чтобы люди потешались над вами, а кроме того, и отплатили бы вам за все худое вдвойне.

Новелла IV

Графиня ди Челлан заставляет убить графа ди Мазино, и ей самой потом отрубают голову[99]

Вы, должно быть, знаете, что синьора Бьянка Мария, о которой пойдет речь, — я говорю «синьора» из уважения к обоим ее мужьям, — происходила из простой семьи, род ее пользовался не особенно хорошею славой: она была дочерью некоего Джакомо Скаппардоне, простолюдина из Казаль-ди-Монферрато[100]. Сей Джакомо смолоду еще занимался ростовщичеством и брал такие большие проценты, что изрядно на этом нажился и получил возможность скупить немало земель. И он все еще продолжал давать деньги в рост, тратил же их мало и преотменно разбогател. Женился он на молодой гречанке, прибывшей из Греции вместе с матерью маркиза Гульельмо, который был отцом герцогини Мантуанской[101]. Жена Джакомо была очень хороша собой и мила, но она была намного его моложе: в то время как он стал уже глубоким стариком, ей не исполнилось еще и двадцати лет. У них родилась одна-единственная дочь — та самая Бьянка Мария, о которой я упомянул в начале рассказа. Отец ее умер, и девочка, совсем еще маленькой, осталась на попечении матери-гречанки, унаследовав недвижимого имущества на сумму не меньше ста тысяч дукатов. Девочка росла очень миловидной, веселой и резвой. Когда ей было лет пятнадцать — шестнадцать, ее взял себе в жены синьор Эрмес Висконте, сын всеми уважаемого дворянина, синьора Баттисты, и, очень пышно и торжественно справив свадьбу, со всеми почестями привез ее в Милан. Старший брат ее мужа, синьор Франческо, выслал ей в подарок роскошную резную золоченую карету; верх ее был обтянут парчой, весь в затейливых узорах, причудливых завитках — и вышитых и рисованных. Не было цены и впряженным в карету четырем рысакам, белым, как горностай. В этой карете синьора Бьянка Мария торжественно въехала в Милан, где и прожила потом с синьором Эрмесом около четырех лет. Когда он умер, она вернулась в Монферрато, в Казаль, и там, оказавшись на положении вдовы, богатой и свободной, зажила в свое удовольствие, утешаясь любовью то с тем, то с другим.

Немало мужчин сватались к ней и хотели на ней жениться. Самыми знатными искателями ее руки были синьор Джизмондо Гонзага, сын синьора Джованни, и граф ди Челлан, барон Савойский, владелец поместья в долине Аосты и многих замков, приносивших ему немалый доход. Чтобы угодить зятю своему, владетелю Мантуи, маркиза Монферратская старалась сделать все, чтобы выдать молодую вдову за синьора Джизмондо, и можно было уже считать, что свадьба эта — дело решенное. Но граф ди Челлан так искусно ухаживал за синьорой Бьянкой и так обворожил ее, что ему удалось втайне обвенчаться с ней, и таким образом они оказались связанными узами брака. Маркизе Монферратской брак этот был очень не по душе, и она рада была бы отомстить синьоре Бьянке Марии, сыграв с ней какую-нибудь злую шутку, однако из уважения к графу она не решалась дать волю своим чувствам.