Люди полной луны - Александр Экштейн

— Можно и потрусить, — согласился Самсонов, — но это крепкий орешек, почитай досье на него, перед тем как трусить.

Таганрог, конечно, город еще тот, непредсказуемый. Впрочем, как и Москва, впрочем, как и любой другой город, как и любое другое село, как и вообще жизнь на планете Земля.

Изощренно-циничный, подловато-умный, истерично-самоуверенный и по-блатному респектабельный вор в законе Геннадий Кныш по кличке Италия обладал в городе неограниченной властью среди уголовного сословия. Ему нравилось быть вором, нравилось качество уважения, которым его окружала жизнь. Фактически он был хозяином теневой части города, королем ночного Таганрога, одним-единственным вором-«законником» в городе. Никто не мог покуситься на его власть. Деньги, дом, красивая жена, многочисленные девочки-однодневки. Любая его команда выполнялась на полусогнутых, на цырлах, как говорят «филологи» российского рецидивоопасного розлива. Италия любил Таганрог. Любил за тепло и солнце, породившие город, за тихую и безмятежную жизнь в нем. Вот и сейчас он прогуливался по улегшимся меж домов теплым улицам без охраны, один, как простой горожанин. На шее Италии висела золотая цепь, четыре перстня украшали пальцы рук, массивные тигриноглазые часы обрамляли запястье левой руки с обычной для дорогих вещей солидной скромностью. Карман на всякий случай оттягивала взятая пачка денег пирамидоглазого достоинства. Уже на подходе к ресторану «Вишенка» он услышал громкие крики и поморщился, так как не любил хулиганства и строго карал за него своих подданных. Вывернув из-за угла переулка, он увидел группу подростков, яростно отстаивающих свою формирующуюся точку зрения на жизнь с помощью кулаков, ног, время от времени подымаемых с земли палок и прочих предметов быта, выброшенных за ненадобностью на улицу. Когда Италия вышел на арену битвы, один из подростков, долговязый и длинноволосый, наносил эмалированной дырявой миской для стирки удар по голове другому, рыжеволосому и круглолицему.

— А ну брысь, сявки! — гаркнул Италия. — А то уши пообрываю.

Подростки, как по мановению волшебной палочки, прекратили междоусобную драку и заинтересованно подошли к Геннадию Кнышу.

«Уважают», — удовлетворенно подумал Италия и грозно спросил:

— Я сколько раз предупреждал, чтобы в радиусе пяти километров вокруг моего дома никаких драк и всякого хулиганства не было. Что вы не поделили?

Подростки недоумевающе переглянулись между собой, с изумлением посмотрели на короля и не сговариваясь стали его бить.

— Ох! — вскрикнул Италия, получив удар в ухо. — Да я вас… — Но удар в челюсть прервал его возглас на полуслове. — Ох! — Кто-то ударил ему между ног. — Ну все… Ох! — Приложились к его второму уху.

Когда Италия очнулся, вокруг уже никого не было, а вечер давно ушел в прошлое, оставив территорию города на попечение ночи. Он сел, затем, держась руками за землю и пошатываясь, встал на ноги. Часов на руке не было, и перстни пропали, но золотая цепь чудом сохранилась. Он хлопнул себя по карману, денег тоже не было. «Позорище, — раздраженно подумал Италия, — малолетки пахана ограбили», — и медленно пошел в сторону ресторана. Оставалось лишь пересечь густо поросший деревьями сквер. Неожиданно с ним поравнялись два молодых подвыпивших парня.

— Эй, мужик, дай прикурить, — обратился к нему один из них и, окинув взглядом, спросил: — Тебя «КамАЗ» переехал?

— Ты как со мной разговариваешь? — возмутился Италия. — Фраер недоброкачественный!

— Ого! — Парень прямым тычком кулака отправил Италию в нокдаун. Его приятель не долго думая ударил короля ногой в пах. «Ох!!!» — взорвалось в голове Геннадия Кныша, и он потерял сознание.

Очнулся Италия в окружении сквера и глубокой ночи. «Ни хрена себе, погулял пред ужином», — подумал он, стал ощупывать себя, не подымаясь с земли, и почти сразу обнаружил отсутствие на себе брюк стоимостью триста долларов и сандалий «Саламандра» стоимостью двести долларов. Плавки были на месте. Италия сел, ухватился рукой за молодое деревце каштана и, качаясь, встал на ноги, не выпуская каштановый ствол из. рук. На этот раз золотая цепь не сохранилась. Немного придя в себя, Италия стал пробираться к своему дому. Он был в светлых плавках, разорванной рубахе и белых носках, поэтому, подойдя к освещенному шоссе, затаился в кустах, выжидая, пока оно станет абсолютно пустынным. Он увидел, как проехал джип с его охраной, и понял, что его уже разыскивают. Но в таком виде Италия не собирался никому показываться на глаза. Он незаметно пересек шоссе и углубился в запутанную сеть переулков городского района Соловки, решив к своему ярко освещенному особняку подойти дворами — с тыла.

Кныш с трудом одолел штакетный забор соседа и, нагнувшись, стал пробираться через его двор к своему забору, где был небольшой лаз. Он был почти у цели, но вдруг почувствовал опасность и из последних сил рванулся к лазу. Ему не надо было оглядываться, он знал, что это была овчарка соседа. Кныш быстро юркнул к себе во двор, но овчарка все же успела разорвать ему сзади плавки и поранить ягодицы. Италия тяжело рухнул на клумбу с ирисами, благо позади дома было темно, и пополз к окну спальни. Держась за стену дома, он, тяжело, с хрипом дыша, стал подниматься на ноги, но вдруг перед ним вспыхнул свет.

— Ничего себе! — услышал Италия хорошо знакомый ему голос оперуполномоченного Савоева. — Тебя изнасиловали, что ли, Кныш, или я ошибаюсь?

Ярко освещенный, прижавшийся лицом к стене своего дома, окровавленный голый король ночного Таганрога ничего не ответил. Все его тело сотрясалось. Он громко, взахлеб, как в детстве, рыдал.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Приехав в Таганрог, Саша Стариков не стал официально представляться. Он снял флигель в частном секторе городского района Богудония и под видом отдыхающего начал осматриваться. Во-первых, его интересовал Хонда, а во-вторых, сам город, но этого он не мог объяснить даже самому себе. Город как город, обыкновенная приморская дыра с промышленным уклоном. «Сочи в центре металлургического комбината», — с усмешкой думал Саша. Но эта усмешка была вторичной, город все-таки очаровывал и даже слегка пугал. В его улицах почти физически чувствовалась какая-то потусторонность. Впрочем, Саша не обращал на это внимания. Что бы он там ни чувствовал, все его чувства ориентировались на УК РФ. Саша был сыщиком до мозга костей. Через два дня он понял, вглядываясь в лица горожан, что уголовному розыску здесь скучать не приходится. Не то чтобы лица горожан попадали под классификацию физиогномической теории Ломброзо, нет, лица были красивыми и даже добропорядочными в основной массе, если не считать того, что в поступках таганрожцев мерцало какое-то непредсказуемое вдохновение, делавшее эту жлобоватую добропорядочность двусмысленной. Дело в том, что таганрожец может при случае и украсть, но остаться при этом порядочным и, более того, интеллигентным человеком. Парадокс юга, северянину этого никогда не понять, не почувствовать. Но Саша Стариков в такие глубины и не старался проникать. Всю эту эпопею с инкогнито он проделывал лишь с одной целью: изучение города в географическом и психологическом плане. То есть Саша с утра до вечера ходил по улицам, магазинам, паркам, рынкам-базарам, посещал пляжи, кафе, рестораны, всевозможные гадюшники рюмочно-пивного происхождения, совался во все маргинальные дыры и закоулки, усваивал лексику города, пробовал жизнь на вкус, вписывался в фон. Ему предстояло быть в городе столько… «сколько нужно для того, чтобы мы, столичные власти, знали об этом городе все», как напутствовал его в дорогу Хромов. Саша хотел явиться в УВД города не столичной штучкой, а матерым московским волкодавом российского значения.

Зеркало, луна и смерть — при этом зеркало первично — присутствуют в нашей жизни всегда. И если смерть еще каким-то таким изысканным способом держит нас в напряжении тайны, то луна — обыкновенная небесная декорация, на которую сбрасывают вымпелы, луноходы и американцев.

Убывающий месяц, растущий месяц, полнолуние. В это время у многих людей нарастает душевное беспокойство, появляется депрессия, бессонница или не обоснованное ничем возбуждение. В полнолуние очень комфортно чувствуют себя все виды шизофрении, включая светлоплюсовую, сумеречно-творческую, черноминусовую и лунно-маниакальную. Все, кто родился в полнолуние, явные или скрытые левши, они несут в себе блики таланта, то есть высшую форму разума — безумие. Жуткий маньяк и Моцарт тождественны.

Лучше всего умирать в ночь убывающей луны, тогда душа умершего успевает проскользнуть в теплое пространство беспристрастной безмятежности и будет избавлена от бестолково-мучительного пребывания в алогичной действительности. Смерть в растущую луну чревата блужданиями, ибо в этот момент на землю обрушивается мощный поток реинкарнационных возвращений в жизнь. Этот поток вбирает в себя души умерших и опускается на землю уже запрограммированным на смерть. Если человечество сможет хотя бы в один период прибывающей луны не допустить ни одной смерти, то на людей обрушится самое страшное, что можно представить, — беспощадный вирус бессмертия. Смерть в полнолуние — это смерть избранных. Люди, умершие в полнолуние, рождаются вновь в другом месте через несколько секунд после смерти, это разведчики из параллельных миров, абсолютно адаптированные к существованию в нашем мире. Если человек заканчивает жизнь самоубийством в полнолуние, то это значит, что он носитель экстренной информации — его вызвали. В любое другое время луны самоубийство приравнивается к бессмертию — вечному, холодному и беспредельно жуткому.