Алхимия единорога - Антонио Хименес

XIX

Несомненно, Фламель общался с Кафкой, этим таинственным, загадочным писателем. Я побывал на могиле Кафки на Ольшанском кладбище и оставил там свернутую записку с загаданными желаниями. Шел дождь, и, подходя к могильной плите, чтобы положить свою белую бумажку рядом с другими, уже намокшими, я поскользнулся и упал в грязь. Мне на помощь пришла одна из кладбищенских смотрительниц и помогла оттереть влажным платком налипшие на штаны пятна глины.

При входе на еврейское кладбище меня вежливо попросили нацепить маленькую иудейскую шапочку. Господин в черном закрепил ее на моей голове и предупредил, что после посещения кладбища кипу нужно будет вернуть. Теперь я стал похож на еврея.

Возле могилы автора «Замка» я всей душой пожелал не умирать, как следует затеряться и скитаться по свету, изменив имя, привычки, манеру речи — ради того, чтобы скрыть, что я жив. Кто знает, может, это и сбудется! Потом я быстро покинул кладбище.

Обо всем этом я раздумывал, пока мы прогуливались по водолечебнице меж бесконечных рядов источников с целебной водой, где каждая струя отличалась от других особыми свойствами и своей собственной температурой. Каждый источник исцелял какое-нибудь заболевание, и я воображал себе шикарных дам XIX и начала XX века, щеголяющих роскошными нарядами на чистеньких улицах Карловых Вар, города в окружении поросших густым лесом холмов.

Мы поднялись в один из горных парков, чтобы полюбоваться на город. Парк с высокими красивыми деревьями был вотчиной туристов: повсюду встречались площадки для пикника, для палаточных лагерей. Какая-то девушка вызвалась рассказать нам об истории курорта: в XIX веке город назывался Карлсбад, а когда превратился в одну из самых модных минеральных лечебниц Европы, его стали называть по-чешски: Карловы Вары. Город расположен в узкой лесистой долине, славящейся чистотой своего воздуха — опять-таки благодаря густому здоровому лесу на склонах. На ломаном французском девушка поведала, что туристы десятилетиями стекаются сюда, чтобы отведать целительных вод на аллее Юрия Гагарина или разжиться сервизами из богемского хрусталя, которые делают неподалеку.

Я чувствовал себя счастливым оттого, что оказался в таком уголке вместе с любимыми женщинами. Джейн оправилась после приступа тоски по родителям, а красота Виолеты все больше расцветала. Я наслаждался естественностью сестер, их увлеченностью жизнью — и вдруг понял, что мне незнаком их запах. Что за дурацкие мысли! Что за навязчивые идеи! Однако это была правда. Я мог часами заниматься с ними любовью, мы просыпались в одной постели, ели за одним столом, и все-таки я ощущал лишь запах собственного тела… Хотя, может, сами девушки уже успели им пропитаться. Я всегда отличался замечательной памятью на ароматы, но запаха Виолеты и Джейн так и не уловил. Иногда мне казалось, что я чувствую едва ощутимые запахи, но я знал, что это плод моей фантазии.

Мысль была глупой, но сильно меня взволновала. Впрочем, я сразу решил, что у меня проблемы с обонянием, может, унаследованные от матушки, которая жаловалась, что нос ее ничего не может унюхать. Возможно, обоняние слабеет с годами.

Но зачем думать о таких пустяках? Я касался Виолеты и Джейн, они были рядом. Я зажмуривался и снова открывал глаза, а девушки не исчезали, однако, когда я принюхивался с закрытыми глазами, я чуял только себя. И так было всегда, поэтому я резко отринул это воспоминание, словно столкнув в пропасть донимавшие меня мысли. Мои навязчивые идеи копились, словно балласт, притом весьма увесистый, но на сей раз я решил не зацикливаться на одном и том же.

Мы возвратились в Прагу под вечер, такие оживленные, что Виолета повела нас в ресторанчик «У Плебана», очень гостеприимное заведение, где на стенах висят гравюры XVII века и подают блюда как европейской, так и чешской кухни (весьма рекомендую).

После ресторана мы прошлись по исхоженной туристической тропе: посетили «Волшебный фонарь», а закончили бражничать в «Пресс-джаз-клубе» на Парижской улице, откуда, уже после рассвета, нас весьма вежливо попросили удалиться.

Мы трое были очень счастливы, наша радость била через край, поэтому, вернувшись домой, мы еще долго болтали и выпивали и в конце концов продолжили развлекаться в постели. Вот оно, наслаждение жизнью! Не таким ли был земной рай? На этот вопрос у меня не имелось ответа.

Я чувствовал себя превосходно, ни одна минута не проходила впустую. В моей — да и в любой другой — жизни вслед за моментами блаженства всегда наступали моменты спада и отходняка, похмелья и разочарования. С тех пор как я познакомился с Виолетой и Джейн, с тех пор как прошел по Пути Апостола, я ни разу не ощущал упадка, уныния, безысходности. Да, у меня бывали периоды размышлений и самоанализа, однако жизнь текла более или менее ровно, без спадов, от одной эйфории к другой. Именно это, вкупе с проблемами обоняния — нежданным и, несомненно, наследственным заболеванием, — начинало меня тревожить. Я решил перевернуть страницу своей жизни.

Виолета поднялась в полдень и с загадочным видом сказала, что ее ждут дела с какими-то знакомыми. Она выразилась так туманно, что я понял: ей нужно побыть одной. Джейн — как и в тот день, когда мне пришлось в одиночку отправляться в Ольшаны, — снова начала вести себя странно. Вот почему при первой же возможности я ускользнул на улицу.

Площадь с часами на старой ратуше всегда полна зевак, а еще мошенников, наживающихся на рассеянности и глупости туристов. Эти типы пользуются невнимательностью людей, чтобы стащить кошелек, раскрыть сумочку и поживиться пригоршней евро. Их здесь неисчислимое множество, по большей части — молодежи. Во времена коммунистического режима ничего подобного не было, но стоило республикам Чехия и Словакия разделиться, как все изменилось. Впрочем, еще оставалась надежда, что все образуется, если Республика Чехия войдет в Европейский союз.

Мне было очень интересно вглядываться в глаза встречных девушек, наблюдать за их лицами, находя там потаенные миры, райские кущи, диковинные места. Но очень редко видишь не только красивые глаза, но и нечто большее. «Нечто большее» в данном случае — чистый и свободный ум, не связанный никакими путами.

Я разглядывал лица, словно коллекционер — редких птиц, переходя с улицы на улицу так, чтобы Влтава все время оставалась справа. По улице Револючной я вышел на площадь Республики и уже собирался свернуть налево, на улицу На Поричи, как вдруг столкнулся нос к носу с Жеаном де Мандевиллем. Мы и в самом деле столкнулись и потому приветствовали друг друга раскатистым долгим смехом. Жеан облачился в элегантный темно-синий костюм, подстриг белую бороду, даже брови подровнял, над его прической изрядно потрудился парикмахер. Да и золоченая оправа его очков была новенькой, сверкающей. А я оделся почти по-спортивному — чтобы бродить по пражским улицам, вовсе не обязательно долго чистить перышки.