Собрание сочинений в 10 томах. Том 6. Сны фараона - Еремей Парнов

— Лучше составьте подробный список. Все, что вам нужно, получите на месте. У нас компьютерная связь со всеми крупными библиотеками.

— Как просто и легко вы решаете вопросы! Право, в этом есть что-то мефистофельское.

— Мы уже рассуждали с вами на эту тему.

— И вы убедили меня, что я не Фауст.

— Надеюсь, что так… У Гете есть одно место, которое он почему-то не включил в окончательный вариант. Жаль! Мефистофель высказывается напрямую:

Два чудные дара Вам милы всегда Блестящее злато И большая…

— Мне оно тоже нравится. В переводе Холодковского. Он более точен, чем пастернаковский.

— Видите, как совпадают наши вкусы? Мефистофельская сентенция косвенно подтверждает ваше интуитивное — скажем так — подозрение. Не я, но мои деньги, в конечном счете, развязывают все узлы, а в золоте действительно есть что-то дьявольское. В золоте и женской плоти.

— Женской — для мужчины, для женщины — в мужской.

— Не могу не согласиться, хотя я думал несколько о другом. Кстати, живя у подножья веселого и легкомысленного Монмартра, в двух шагах от Пляс Пигаль, вы в грустном одиночестве охотитесь за тенями. Экстравагантная причуда, отвечающая вашему умонастроению? Не лучше ли было «снять», как теперь выражаются, хорошенькую парижаночку? Что вам мешало? Средства?.. Допускаю, иначе зачем было останавливаться в двухзвездочной гостинице. Однако вы, не задумываясь, берете дюжину устриц. Недурно. Начало ноября — самый сезон для жирных моллюсков Нормандии. Но стоит это удовольствие не так уж мало. Франков сто?

— Восемьдесят.

— А свободная любовь?

— Не знаю, меня это не интересовало.

— Из принципа?

— По двум причинам: СПИД и любовь, настоящая любовь.

— Причина, собственно, одна — второе детерминирует первое, но ответ достойный, — кивнул Джонс. Он, надев плащ. — Между прочим, не далее, как вчера, пришло сообщение, что в «Долине царей» вскрыта неизвестная усыпальница времен Эхнатона. Или Тутанхамона? В ней обнаружили мумии двух молодых и, возможно, некогда обворожительных женщин. Мы с вами обязательно там побываем… На сем прощайте и позвольте мне выйти тем же путем, что привел меня в вашу башню из слоновой кости. Благо, я не вижу над дверью пентаграммы, что смутила в свое время столь уважаемого нами героя Иоганна Вольфганга Гёте.

— Только деревянная маска Царицы нагов из Шри-Ланки.

— Хорошая маска, но нас этим не запугаешь. Она воздействует лишь на ланкийских чертей.

Доктор Ойджен Шумейкер, его жена Кэролайн и Дэвид Леви рассматривали обработанный компьютером снимок области Оорта, «черного мешка», где собираются, обогнув Солнце по вытянутым орбитам, кометы. «Волосатые звезды», как назвали их греки, — вестницы потрясений и бед.

Цепь из круглых пятнышек меньше всего напоминала кометный шлейф.

— Похоже на нитку жемчуга, — заметил Дэвид Шумейкер.

Срочно подняли снимки, сделанные в предыдущие годы. Компьютер сравнивал, отбрасывал лишнее, сопоставлял. Вычислялись орбиты, отклонения, взаимодействие гравитационных полей. Звездное время, как на прокрученной назад киноленте, пошло вспять, и мелкий бисер слился в жемчужину. Загадочный объект обнаружили на снимках двадцатилетней давности. Как и ожидалось, это была комета со всеми положенными аксессуарами: ядром и шлейфом.

— Как можно было ее не заметить? — удивился обрадованный Леви.

— Прозевали, — отрезала Кэролайн.

Расчеты показали, что год назад «волосатая звезда» прошла вблизи Юпитера, но под влиянием могучих сил притяжения раскололась на двадцать один кусок. Вскоре заметили еще одну крохотную точку, и число осколков увеличилось на единицу. Каждому, согласно месту в строю, присвоили соответствующую букву латинского алфавита: от А до V. Новое небесное тело получило имя «Шумейкер-Леви-9» (5L-9).

Авентира шестнадцатая

Белиндаба, Южная Африка

И сказал Властелин Кришна на поле битвы Курук-шетра:

«Не было времени, когда бы не существовал я, ты или все эти цари, и в будущем мы никогда не прекратим своего существования. Для души не существует ни рождения, ни смерти. Она никогда не возникала, она никогда не исчезнет. Она нерожденная, вечная, неумирающая, изначальная. Она не знает погибели, когда погибает тело».

И стали эти слова Властелина единственным источником утешения для лучника Арджуны, готового сеять смерть на поле битвы.

Ананда Мунилана ощутил присутствие Властелина и затрепетала атма — его душа — от всепоглощающего счастья, и параматма — его сверхдуша, как дивный цветок, растущий на той же ветке, озарилась неистовым всепроникающим светом, пронзив радужными стрелами лучей все оболочки Вселенной.

И был этот неиссякаемый свет проявлением Бхагавана, и радость эта неисчерпаемая, как море, была его проявлением. Испытав такое хотя бы однажды, человек никогда не сойдет с истинного пути. Он сохранит величавое спокойствие перед лицом тягчайших бедствий, и никакие соблазны материального мира не возмутят его чистый ум, осознавший свою самость, в себе самом нашедший источник счастья.

«Поистине, это и есть настоящая свобода от всех страданий, возникающих от соприкосновения с материей», — говорит «Бхагават-гита», «Песня Господня», устами Властелина.

Ананда Мунилана был свободен. Сидя, вывернув пятки поверх колен, на шкуре лесной кошки, он не испытывал вожделений, и боль заживающих ран, смиренная усилием духа, больше не отвлекала его сознания. Только власть кармы, а это долг, которому подчиняются даже боги, могла заставить его возвратиться в тело, неподвижно застывшее возле опутанной проводами кровати. Оставленное за окнами и дверями, в тесной комнатке, замкнутой на сто замков, оно отдалялось от воспарившего сгустка энергии, как отдаляется берег от уходящего корабля.

«От меня исходит память, знание и забвение», — освобожденная сверхдуша хранила Осознание долга, ибо что есть память, как не накопленный долг? И, прежде чем вознестись в заоблачный простор, Ананда Мунилана, вернее вечная сущность, сменившая множество тел и имен прежде чем осознать свое совершенство в гибком, но бренном теле йога, нареченного Анандой, проникла в палату зомби. Сродни радиоволне, она наполняла пространство, была здесь и там, везде и нигде.

Человек, темный, как поджаренные кофейные зерна, слегка тронутые лиловой пыльцой, уподобился упавшему дереву. Живительные соки еще бродили в его сердцевине, но не могли напитать увядающую листву. Все чувства, кроме слуха, были мертвы, и только ушные раковины, чуть розоватые по краям, связывали ментальное тело с миром материи. Скованное неподвижной оболочкой, оно страдало и жаждало выхода, целиком обратившись в память и слух.