Кто ищет... - Валерий Абрамович Аграновский

знал. А где достать — раздумывал. Тут надо иметь в виду, что деньги были нужны Михаилу необязательно в тот день. Вечером, как обычно, он мог встретиться с товарищами, попить их вина, они бы опять покуражились над ним — и все. А ему в принципе следовало решить, где доставать деньги, чтобы хоть когда-нибудь отблагодарить приятелей.

М а л а х о в. Ну?

П с и х о л о г. Не торопись. И вот он, сидя на пляже, вдруг увидел, как один гражданин положил под костюм кошелек и часы и пошел в воду…

М а л а х о в. Ну!

П с и х о л о г. Совершенно верно. Миша так и сделал. Мысль мелькнула у него мгновенно: «Вот и деньги!» Он взял кошелек и часы…

М а л а х о в. А костюм?

П с и х о л о г. Нет, костюм не взял. И сделал, как ты иногда говоришь, «ноги-ноги». А вечером угостил друзей. Спрашивать тебя, одобряешь ты Мишин поступок или нет, думаю, лишено смысла. Верно?

М а л а х о в. Если бы вы не сказали, что это какой-то Миша, я бы подумал, что вам заложили… одного моего знакомого. Он тоже был на речке и тоже однажды взял костюм и транзисторный приемник, но денег в костюме не было, всего два рубля.

П с и х о л о г. Понятно. А теперь вот такой вопрос: был ли у Миши другой выход?

М а л а х о в. Как это — другой выход?

П с и х о л о г. Другой — то есть честный. Какой-нибудь честный способ достать деньги?

М а л а х о в. Работать, что ли? А куда бы его взяли?

П с и х о л о г. Предположим, на почту, носить телеграммы.

М а л а х о в. За сороковку в месяц? Да разве это деньги? А если бы даже деньги, то как их потом пропьешь с ребятами, если все знают, что ты работаешь? Мать на твои деньги лапу — раз! И опять на речку? Так, по-вашему, получается? Не-е, что-то не то вы говорите.

П с и х о л о г. Предположим. Но слушай дальше. В твоем уголовном деле, кажется, есть эпизод с ограблением гражданки Рощиной. Я не ошибся?

М а л а х о в. Ну?

П с и х о л о г. И ты был, кажется, вооружен?

М а л а х о в. Это ножичек-то? С выкидным лезвием? Я для себя его носил, просто так.

П с и х о л о г. Вот и наш Михаил тоже носил для себя ножичек. А однажды ночью он пошел вместе с компанией грабить магазин. Вдруг в самый ответственный момент появился сторож. Что бы ты посоветовал Михаилу и его товарищам делать?

М а л а х о в. Что! Бежать!

П с и х о л о г. Но бежать им уже не имело смысла, так как сторож кого-то из ребят знал в лицо и сразу об этом сказал. Посоветовал бы ты убрать сторожа?

М а л а х о в. Убить, значит?! Да вы что! Лучше отсидеть года два — и дело с концом!

П с и х о л о г. Два не получится. Кража групповая, грабители вооружены, действовали по сговору и не в первый раз…

М а л а х о в. И по скольку бы им дали?

П с и х о л о г. Не знаю, но, думаю, лет по десять.

М а л а х о в. Хм… А этот ваш Михаил хорошо знал ребят? Заложить не могли?

П с и х о л о г. Полная гарантия.

М а л а х о в. Тогда — конечно. Делать-то больше нечего, а?

Перед нами финишная прямая нашего героя, хотя мы и знаем, что от словесного принятия убийства до его реального осуществления дистанция колоссальная. Однако Малахов, несомненно, «в пути», — когда же он сделал свой первый шаг? Что считать началом его стремительного движения вниз?

На старте. В ту пору Андрей ходил в детский сад. И вот однажды, вероятно из педагогических соображений, воспитатели велели детям принести самодельные лопатки. Именно самодельные, не купленные, а сделанные дома вместе с папами или дедушками. Дед Андрея, тогда еще живой, лежал в больнице, а отец не умел и не хотел заниматься лопатками. И Андрей явился в сад без ничего. Мотив его дальнейшего поступка очевиден: нежелание быть «белой вороной». Как реализовать этот мотив? Очень просто: Андрей пошел в соседнюю группу, взял чужую лопатку и выдал ее за свою. Об этом никто не узнал, мальчишку не разоблачили, — кстати, до нынешнего дня, он только мне признался, когда я попросил его рассказать о первой в жизни краже, и то, что он вспомнил именно лопатку, само по себе знаменательно. Психологи, к которым я обратился за толкованием факта, единодушно признали, что детсадовский эпизод мог явиться мощным толчком для формирования в будущем преступных намерений.

Не слишком ли категорично?

Давайте посмотрим, из чего исходили психологи. Прежде всего из старой истины, что в каждом взрослом человеке хранится он сам — ребенок. Конечно, семнадцатилетний Андрей Малахов имел не много сходства с пятилетним мальчиком Андрюшей, но был немыслим без него, как немыслим пар без породившей его воды, какими бы новыми качествами он ни обладал. Кроме того, психологи ссылались на новейшие исследования, подтверждавшие прямую зависимость характера взрослого человека даже от таких невинных компонентов его младенчества, как сон, кормление и бодрствование. Если, положим, только что проснувшегося грудного ребенка сразу кормить, а затем позволять ему, сытому и веселому, какое-то время бодрствовать, и лишь затем укладывать спать, и постоянно придерживаться этого распорядка, у младенца станет вырабатываться оптимистический характер. Если же цикл нарушить, если голодного ребенка заставлять бодрствовать, а сытого — спать и он будет часто и много плакать, его пессимистическое отношение к жизни можно считать обеспеченным.

На фоне столь тонкой и далекой зависимости грубая кража лопатки действительно выглядела зловещей, способной оставить неизгладимый след в мировоззрении Андрея Малахова.

Однако я все же возразил психологам, исходя из так называемой «правды жизни». Позвольте, сказал я, а как же быть с бесконечными детскими кражами яблок в чужих садах? С «обращением в свою собственность» кукол и совочков? С трудной привыкаемостью детей к таким непонятным для них социальным категориям, как «свое» и «чужое»? Как быть, сказал я, с нами, взрослыми, каждый из которых может покаяться хотя бы в одной незаконной, но, право же, невинной экспроприации, совершенной в далеком и даже недавнем прошлом? Неужели все мы обречены стать преступниками? А если ими не стали, то почему? Не говорит ли это о том, что зависимость слишком тонка и часто рвется, если вообще существует? И не ведет ли эта теория в чисто практические и далеко не безобидные дебри?

На все недоумения мне ответили таким силлогизмом: каждый преступник имеет в прошлом негативный поступок, но далеко не каждый, имеющий в прошлом негативный поступок, непременно становится преступником. Стало быть, история с лопаткой так и осталась бы рядовой «историей», не будь преступного финала, который, и то ретроспективно, превращает ее в факт, входящий в биографию Андрея Малахова с таким трагическим предзнаменованием.

Но в таком случае что это дает нам с вами, читатель? Что прибавляет история с лопаткой, даже окрашенная в зловещие тона и названная «первой кражей», к поиску причин, толкнувших нашего героя на путь преступлений? Практически