Невская легенда - Александр Израилевич Вересов

Логин ковыляет на костыле. Нога еще не зажила. Зябко пушкарю. Кровь не греет. Многовато потерял ее в последней баталии.

Жихарев покрикивает на своих помощников. Ворочает белками, двигает лохматыми бровями. Но это никого не пугает. Пушкари за глаза всё чаще зовут его Железным носом. Копоти на батарее вдоволь, и не один Логин — все ходят перемазанные, как черти.

Приказы Жихарева молодцы выполняют с великим рвением, не за страх — за совесть. А приказ у него, собственно, только один и есть:

— Будь настороже!

Вблизи от устья все еще ходит эскадра Нумерса. Русские пушкари подшучивают над шведскими моряками:

— Задумал адмирал Неву закупорить. Да силенок-то не хватает. Отощал!

Днем Логин мотается на батарее. Ему и ночью не спится. Сомкнет веки — и вздрогнет. Точно некая сила его на ноги поставит. Бежит к батарее. Чудится: шведские корабли к острову подплывают.

Пушкари день-деньской наработаются киркой и лопатой: поднимают защитные валы перед батареей, роют землянки, копают канавы для стока весенних вод. Как и все на Заячьем, пушкари — в трудах до кровавого пота, жилы рвут.

Молодых сон против воли сморит. Чтобы не пришлось еще за недосмотр наказывать, Логин ночную вахту чаще сам несет. А если и поставит кого-нибудь в ночной караул, все равно тут же находится.

Железный нос ворчит свирепо. Грозится уйти в обоз, к лекарям. Но все знают — никуда Логин не денется. Прирос к своим пушкам…

Строится крепость на Заячьем без передышки, без останова. Спешат солдаты. Спешат землерои и плотники.

Как не понять — бой не кончен. Может, заутра, может, через час снова заговорят пушки.

Мало того, что на взморье курсирует шведская эскадра. Пришла весть: от Выборга надвигается многотысячная армия генерала Кронгиорта. У генерала приказ — вернуть Неву королю.

Бомбардирскому капитану Петру Михайлову каждый день среди лесов и болот на краю неоглядного, манящего простора прибавляет заботы.

Среди тех забот — главнейшая: пришли к морю, а настоящего флота нету. Речные суда, ладьи, верейки не в счет. Мыслимое ли дело — удержаться на большой воде без могуче вооруженных кораблей? Без сильного отечественного флота — не жить!

Шестнадцатое мая — начало крепости и города на взморье.

Санкт-Петербург закладывался без Петра.

Он был на Ладожском озере.

3. СУРОВАЯ КОЛЫБЕЛЬ

Похожая на белую птицу легкая шнява, отсалютовав флагом Орешку, под всеми парусами спешила к восточному побережью Ладоги.

Здесь в устьях рек Паша, Свирь, Сясь денно и нощно работали верфи. В селах, окруженных корабельными лесами, жили мастера. Они умели строить неизносимо крепкие еловые суда, которым не страшны ни озерные бури, ни речные пороги.

Еще позапрошлой зимой, когда лишь задуман был штурм Нотебурга, приезжали сюда посланные из Москвы «мелкие места смотреть и в аршины измерять, и где кораблей делать к спуску на воду ближе…»

На этих верфях выстроены были суда, помогавшие освобождать Орешек, брать Ниеншанц, вырваться к морю.

Теперь шла речь об иных кораблях: не речных — морских. Для дальнего плавания. Для орудийного боя.

Невдалеке от этих мест, в Прионежье, в Петровской слободе разгораться огням в печах железоделательного завода. Работать заводу на болотных рудах, при вододействующих станах. Там — лить пушки, ковать якоря и всю железную корабельную оснастку.

Озером и лесными дорогами всему этому добру идти на Свирь, на Сясь, на Пашу.

Самой крупной была верфь на Свири. Называлась она Олонецкой, по ближнему городу.

Олонецкое адмиралтейство давало о себе знать издалека — огнями над горновыми трубами, частым стуком топоров, заливистым звоном пил.

Бухвостов, стоя у борта шнявы, вглядывался в наплывающий лесистый берег. Судовая команда топала босыми ногами по нагретой солнцем палубе, тянула снасти, убирала паруса.

Многим петровским солдатам эти края были хорошо знакомы. Где-то здесь останавливались в последний раз перед выходом в озеро фрегаты, протащенные посуху по «Государевой дороге». Здесь же во время тайного перехода окуловской соймы в Корелу повстречался ей гальот с русской печью в каюте.

Об этой встрече Сергею Леонтьевичу рассказывал Тимофей Окулов. Помнится, тогда назвал он ему имя ладожского шкипера и корабельщика Федоса…

Давно ли слушал Бухвостов этот рассказ? А Тимоши уже нет в живых.

Перед глазами сержанта проходили родные места Окулова, судового знатца, беззаветного воина. Тяжело было думать, что ему не порадоваться родным ладожским далям, не вслушаться в лесной гул, не дышать озерным ветром. Взгрустнулось…

Но уже чалки летят на берег. Их наматывают на приземистые, глубоко вбитые столбы. Не дожидаясь, когда перекинут траповую доску, Петр Михайлов спрыгнул на пристань, в толпу встречавших.

Наклонив голову, на ходу слушает рапорт коменданта верфи. Петр спешит к стапелям. Он идет своим обычным шагом. Комендант едва поспевает вприпрыжку.

На верфи работы в разгаре. Из черных, закопченных кузниц валом валит чад. Над смольней разогретый воздух дрожит прозрачным маревом. На канатопрядильном дворе от во́рота к во́роту тянутся пеньковые дорожки, без конца сматываются и разматываются.

Из мастерских, из провиантских амбаров и чертежных изб все торопятся к берегу, к стапелям.

Стапели похожи на орлиные гнезда. Только сплетены они не из веток, а из бревен. Переплет этот густой, не сразу различишь людей, снующих на ярусах, и то огромное, крутобокое, что растет, вызревает в том гнезде.

Петр Михайлов пробует деревянные ребра будущих кораблей. Крепки, добротны. Осматривает мачты, не суковаты ли, достаточно ли упруги. Вымеряет пушечные настилы, просторны ли. Лазает в трюмы, возвращается оттуда, измазанный в смоле, бесконечно довольный.

Всего дольше пробыл капитан бомбардирский на самом большом стапеле. Здесь строится 28-пушечный корабль, настоящая плавучая крепость.

— Перед такой махиной первейший адмирал шляпу снимет, — говорит Петр своим спутникам.

Отсюда ему не уйти. Прикидывает, как батареи ставить. Обо всем на свете позабыл.

Комендант, приподнимаясь на носки, давно уже о чем-то докладывает. Ничего не поделаешь. Надо прощаться с будущим кораблем.

Петр шагает прочь, и все на фрегат оглядывается. С высоты своего огромного роста капитан бомбардирский, наверно, видит то, что другим не разглядеть.

Но вот над шумом и сутолокой, перекрывая все голоса, звучит остерегающее:

— У стапеля — бо-ойся!

Сергей Леонтьевич увидел плотников с топорами в руках, бегущих к крайнему гнезду, нависшему над рекой.

Переданная от человека к человеку, многоголосо повторенная команда означает, что сейчас начнется трудное и очень важное.

Плотники застыли, занеся топоры над бревнами. Старшо́й — он только по званию своему старшо́й, годами молод, и голос у него ликующий, звонкий:

— Упоры на́прочь!

На стапеле ничего не происходит. Только слышно, как