Последний мужчина - Михаил Сергеев

— Он помолчал. — Полная каша, скажешь? Но вдумайся, вы называете церковь обществом верующих, а сектанты себя — обществом спасённых. Как отличить ересь от правды? Ведь ересью объявляют. А ты против «объявленности», не так ли? Целую главу настрочил. Вспомни костры инквизиции. Между прочим, ваших, христианских рук дело. А сейчас признано ошибкой. Так, может, и твои убеждения признают ошибкой лет через триста? Не обидно? Что молчишь? — гость внимательно посмотрел на собеседника и, чуть повысив тон, заговорил вновь: — Неужели не допускаешь условность апокалипсиса? Да разве же такуюучасть уготовил вам любящий Бог? И ад вовсе не там, в преисподней, а происходит здесь, в сердце каждого с его мучениями и страданиями. Не правда ли, заманчиво?! А главное, терпимо! Да ты и сам не раз слышал подобное. Ну же, поверь в мою помощь, пусть на время, пусть для того, чтобы проверить слова мои. А я уж не подведу — уберу промежутки! — Он протянул вперед руки и с уверенностью добавил: — Вдруг желаемое тобой достигается и другими путями. А не только одним. Допусти альтернативу. Сам же призывал не слушать ни тех, за океаном, ни своих. А лишь себя. Так следуй. Решайся. Ну же! — И видя замешательство Сергея, радостно добавил:

— Даже твой граф не считал Христа сыном Божьим! А Ветхий Завет называл историей чудесных событий и страшных злодеяний еврейского народа, его предводителей и самого Бога. Так что скажешь? Вот и одна из альтернатив.

— Обязательно скажу. — При этих словах гость недовольно поморщился. Сергей твёрдым голосом продолжил: — Он же утверждал, что в его круге нет более последовательного христианина, более убеждённого защитника евангелий, истинности Нагорной проповеди.

— Однако убеждённость не помешала порвать с церковью?

— Скольким бы сегодня не помешало жить, как он, — не отвечая на вопрос, заметил Сергей. — А с остальным разберёмся. Дайте время.

— Просишь?

С последним словом сидевший напротив выпрямился, вздохнул и некоторое время сидел молча, словно давая понять, что торопиться не намерен. На самом деле, как тут же убедился мужчина, того занимали отнюдь не праздные мысли.

— Время… Что есть время? — наконец задумчиво произнес гость. — Убери его, и обнажишь Слово. — Он вздохнул. — Если светила на небосклоне замрут и ты остановишь все циферблаты, что тогда назовёшь временем?

Настала очередь задуматься Сергею:

— Наверное… не знаю…

— Промежутки между вздохами?

— Положим… пусть промежутки…

Неуверенный тон хозяина квартиры несколько смутил задающего вопросы:

— Негусто… для образа-то и подобия, — угрюмо хмыкнул он. — Что вообще вы знаете о нём?

— Мне кажется, достаточно. Вчера, сегодня, завтра существуют в моем сознании, а значит, и время.

— Снова дни? Так они, как там… «текут уныло и похоже, а жёны стали шире в талии, а девки стали брать дороже» [3]. Это, что ли, в сознании-то? Не-е, оно — память о событиях… сотру воспоминания, исчезнет и время.

— Получается, всё зависит от меня? Ведь воспоминания умирают вместе с телом… Я понял! Вытесняются моей обратной проекцией! Она живет мгновение, ни до и ни после, но зато каждое! А с потерей памяти уходит и время… остаются одни мгновения. Проекция, то есть настоящий я живу всё больше и больше вне времени?

— Гляди-ка, догоняешь… тогда подарок. Настоящий ты не стареешь и всегда жил вне времени. А в нем умирало лишь тело. Избавляйся поскорей, оцени услугу.

— Подождите. А можно ли вообще не помнить событий жизни?

— Не помнить ада, хочешь сказать? Такое случается… Сначала забываешь, что ел на завтрак вчера… а потом… застегнуть ширинку. — Гость хохотнул. — Но если серьёзно, а именно в этом моя надежда на разговор, — не всегда мне удается сохранить людям память… Боюсь, однажды провалюсь, и человечество поймёт, что здоровье нации — вовсе не продолжительность жизни, а благополучие — не национальный доход. А уж когда неважным станет количество автомобилей на семью — тогда и признанная миром культура рухнет, превратится в монстра, пожирающего души. Вот ты же пробил брешь.

— Если я и пробил… так в себе же. Людям не мешает оставаться прежними. Да и вам что за беда?

— Согласен, ею не пахнет. Беда, когда меняешь убеждения, основу, так сказать… предаёшь их.

— Ну уж не купите, — встрепенулся Сергей. — «Он остался верен своим убеждениям» — вот где человек рядом с бедой. Насмешите еще, что «омертвых хорошо или ничего»! Спутайте с живыми!

— Выкладывай доказательства!

— Не колеблясь. Внимайте. В христианство только один путь — разрушить принципы, по которым жил, поменять убеждения, прежние взгляды. Низвергнуть кумиров. Всех. Культурных, властных, кумиров успеха, новых идей. А в первую очередь — героев, отдавших жизнь за нас… так называют пустоту, цену которой объявили дороже жизни. Их жизни. Люди, павшие жертвой соблазна, достойны сожаления и мольбы за них. А те, кто не позволил им поменять убеждения, бились за свои, столь же ложные. Шли ради принципов на любые преступления. Призывали убивать, нарушая главную заповедь. Так что не пролезет. Да и чего вам-то не хватает? Вон сколько клюнуло.

— В чём же был соблазн погибших?

— Что они защищают правду.

— Достаточно. — Собеседник сделал останавливающий жест рукой. — Послушай, а я ведь согласился, что признанная миром культура — монстр. Пойди навстречу и ты мне. Раздели хотя бы мою помощь тем, кто искренне хочет делать жизнь других лучше. Таких тысячи. А? Порадуйся моей близости добру.

— Могу только догадываться, что уготовили вы людям, раз предлагаете такое мне. В чём цель, догадаться бы. Но чудовищность предположить берусь… Что касается «искренне хотят менять жизнь других», свою надо менять. Себя делать лучше. Инвалиды души могут воспитать только уродов. Нравственных уродов. Тож известная интеллигентская уловка, отточенный мотив: «Они не понимают, но я забочусь о них самих».

— Нет уж, давай конкретно. Что значит меняться самому? Становиться лучше?

— Вдумываться, вдумываться и вдумываться глубже и глубже в суть нравственности, о законах которой каждый скажет, что и так всё ясно. В последнем слове и катастрофа. Ведь ощущение — всего лишь догадка о наличии таких законов, вовсе не ясность их понимания. Вот обычное рассуждение: «Безнравственно изменять жене, поэтому я развожусь и ухожу к другой». Объект оценки верен, но алгоритм ложный. А ведь стоит только подумать о количествеболи и любви, о добре и зле, что тает, а что прибывает… у кого и насколько, ошибочность решения тут же обнажится.

— Неужто изменять нравственно?! Ну-ка, ну-ка? — Гость напрягся. — Пожалуй, разделю…

— Отнюдь. Беда в том, что своё решение объявляют нравственным. Из двух зол последнее коварней. Не изменение себя, что всегда больно и тяжело, а причинение боли, да не одному, а нескольким самым близким людям считают оправданным, единственно необходимым. А себя чище. Куда уж дальше. Или пример, известный всем: сказано — «Не убивай». А мы убиваем… по всему миру, защищая и отстаивая. И придумали, заставили всех поверить в обоснованность убийства. Будто бы если отстаивая, то и не убийство вовсе. Более того, провозгласили главным способом перемен к лучшему. И на том берегу, и наши. И злодеи, и добряки. И атеисты, и церковь, одобряя присягу — обязательство забыть, втыкая нож, что перед тобою человек. Чистое язычество. Христианством не пахнет, хотя отзываются на такое обращение все, в том числе полковой священник. В чём могут объединиться такие типажи? Во зле. Не в любви же. Между ощущением и ясностью понимания — пропасть. Самое страшное, что глубже и глубже не постижение законов нравственности, а сама пропасть, стены которой — уверенность в их понимании. И у каждого своя. Ведь безнравственно поступают лишь диктаторы, а мы только вынуждены убивать, борясь с ними.

— Хочешь сказать, по лбу себя никто не бьёт и не восклицает: «Что мы творим?! Что творим!»?

— Не бьют, не бьют…

— В чём же практическое постижение того, что нельзя потрогать? Уж прости за прямоту. И где финал пути? Надобно указать. Если цель невидима, то и стимула нет. Не так ли? И не в ней ли причина заблуждений? А может, её нет вовсе? Цели-то?

— В нашей земной жизни конца пути нет. Постижение не имеет предела. А вот процесс — единственное дело каждого на земле. Ежедневное приближение к любви — и есть смысл открывать утром глаза.

— А с чего ты взял, что они не постигли твоих законов? Те, что искренне желают облегчить другим жизнь? Ручаюсь, они верно отличают добро от зла.

— Последние слова и указывают на это. В трясине все, без исключений. Но если вдруг кому-то показалось, что он понял и постиг, — решения на блюдечке. И убивать становится обоснованным. А словом — необходимым! И ручательство ваше им точно помогает! Посмотрите ваши телепроекты. Совсем одиозные брать не будем, а вот «Пусть говорят!». Пример, как скрыть обман в названии, как ловко безнравственность замаскировать обличением, поиском правды. Кто у кого и как отбирал детей, кто и по чьей вине оказался в страшной беде. И вызывать возмущение, «справедливый» гнев и ненависть к якобы «виновным». А у иных злорадство. Короче, разжигают и разжигают. Хотя главные виновные — ведущий и продюсеры, затеявшие издевательство у замочных скважин. И, конечно же, за большие деньги. Убери последнее, никто и пальцем не пошевелит, и свои ни за что не даст. Даже в голову не придёт. А главное, главная беда — любви друг к другу ни участники, ни сидящие у экранов не добавили. Тут организаторы постарались. Вот тогда и происходит то, чего хотите вы и ручаетесь за результат: отличить-то добро от зла отличили, но не в себе, а последнего еще и прибыло. И вместо того, чтобы менять свою жизнь, становиться лучше, вы толкаете их к коварному выводу, что для них же, а точнее — для их нравственного комфорта, надо исправить жизнь других. И учат тому всех! Ваш триумф! Именно тут вы соединяете их желание, действие и мгновение триумфа. Своего! Конец. Учителя ваши. Ведь дальше, как и принято у ведущих, — народ на баррикады, сами — в Майами.