Дальше живут драконы - Василий Веденеев

– Одинок ты Ваня? Как волк и рыщешь?

– Одинок, – откликнулся Иван, прислоняясь единой к жутко холодной, просто-таки ледяной глиняной стене.

– А чего, не надоело еще мучиться? Оставайся тут, со мной, – глядеть вместе станем. Отсюда далеко видно! А по весне послушаем, как травка растет…

– Нет! – почему-то испугавшись остаться здесь, в ледяном плену, попятился Иван, судорожно нащупывая за спиной выход на волю.

– Ну и ладно, – вдруг согласился дед, – тогда иди, не задерживайся, дел у тебя много. Повидались, и слава Богу…

Когда Иван открыл глаза, за окнами еще не рассвело, только пробивался сквозь плотные занавески призрачный свет уличных фонарей да шуршали шинами бегущие по магистрали машины. Привидевшийся сон оставил на душе тревожное чувство, а на щеке мокрый след непрошенных слез. Купцов понял, что больше не уснет, хотя время еще раннее. Укрывшись одеялом, он отдался мыслям. Мысли стали продолжением ночного разговора с дедом, воспоминанием о нем.

Дед ушел из жизни как-то неожиданно – недавно был здоров, весел, рассказывал анекдоты и вспоминал войны, на которых ему довелось побывать. Выпало ему на судьбу целых три войны – гражданская, финская и Отечественная. С гражданской, будучи совсем еще молодым парнем, он принес именные часы от командования и штыковое ранение, полученное под Бугульмой. С финской пришел с обмороженными ногами и долго потом мучился от болей, но, слава Богу, остался цел, а на последней был ранен в плечо и грудь, отмечен орденами и медалями, демобилизовался в звании капитана. Почти одновременно с дедом вернулся с войны отец, прихромав в родной дом на покалеченной ноге – задело осколком немецкого снаряда под Кенигсбергом.

Сначала все пошло вроде бы ничего, а потом отец женился, родился сын, но жить было не на что – нигде не принимали на работу покалеченного парня, умевшего только брать языка, метать гранаты, строчить из автомата и пулемета да командовать взводом. Мать с бабкой шили и вязали, продавая свои изделия на рынке. Тем и кормилась семья.

Деду тоже приходилось туго: недоучившийся художник, он брался за любую работу, только бы сын мог учиться, а внук успел встать на ноги. Потом деду повезло – удалось пристроиться декоратором в один из ведущих театров столицы. Все бы ничего. Да здоровье подвело. Пуля в груди, которую врачи отказались вынимать, опасаясь больше навредить, чем помочь, беспокоила. Дед слег, начал сильно кашлять и таять на глазах.

Отец, – к тому времени давно успевший закончить институт, зарекомендовать себя отличным специалистом, но не наживший ни каменных хором, ни кучи добра, не занявший ни высоких постов, ни престижных должностей, – ходил по инстанциям, ругался, стуча об пол толстой тростью, с которой не расставался с сорок пятого. Его вежливо выслушивали и сочувственно кивали. Да, понимаем, участник трех войн, проливавший кровь на полях сражений, но… самим не хватает! Молодые, которым еще работать и работать, не могут получить того, что вы просите, а ваш – э-э-э, простите, отец? – конечно, прожил большую и яркую жизнь, но…

Деда положили в городскую больницу и вскоре перевели в реанимационное отделение. Бабушки уже не было в живых, а сын, внук и невестка метались по городу в поисках дефицитных лекарств.

Пытка неизвестностью тянулась две недели. Навсегда, до своего смертного часа, запомнил Иван последний разговор с дедом в больничной палате. Дед лежал тогда в терапевтическом отделении, поскольку подозрение на инфаркт не подтвердилось и семья уже готовилась вздохнуть с облегчением, надеясь, что, может быть, и на этот раз судьба смилостивится над старым солдатом и все обойдется.

– О теле думаем, – держа в ослабевших ладонях руку внука, тихо говорил дед, – а надо бы о душе! Всем надо о душе подумать, время такое пришло. Помнишь, как в сказке Шварца? Каждому надо убить в себе дракона… А то души стали глухонемые, цепные, лягавые, окаянные…

Под утро следующего дня деда не стало. Похороны лучше не вспоминать – мерзость и вымогательство, начиная с морга и кончая кладбищем…

Протрещал будильник. Тяжело вздохнув, Иван откинул одеяло и встал. Подошел к окну, отдернул занавеску – за окном, как на душе – серо, муторно. Идет дождь, пробегают под зонтами пешеходы, обходя лужи на тротуарах. Набухли сыростью, поникли и почернели уже начинающие желтеть листья лип, и висит дымка тумана между домами. Машины, дома, люди – словно река в городе.

Может быть, так оно и есть: улицы – реки, а переулки – ручейки, площади – запруды или озера; и по ним течет нескончаемый поток, олицетворяющий собой жизнь города, являясь одновременно и его кровью. Разве не люди дают городу жизнь? И от того, какие люди живут в этом городе и живут ли в них, в их душах «драконы», зависит и сам город, его лицо и здоровье.

Как же хочется, чтобы каждый город на земле был здоров…