Приснись - Юлия Александровна Лавряшина

она судьбу Матвеенко? Не убил ли его Макс? Ведь это меняет все… Но губы сводит нежеланием все испортить, ведь по голосу слышно, как Милка счастлива. Он влюбился в нее. Все сбылось.

Милана сама догадывается, о чем я не решаюсь спросить:

— Пока мне не удалось выяснить, что там с тем парнем из парашютного клуба… Не спрашивать же в лоб!

— Нет, конечно. А ты… Вы говорили обо мне?

По ее молчанию ответ угадывается, и я произношу быстрее, чем Милана успевает что-то сказать:

— Повремени с этим. Может, мне лишь показалось, что Макс видел подобные сны и знает меня… Не стоит его ошарашивать. Наверняка он решит: это какая-то игра с твоей стороны… Еще вообразит, будто ты пытаешься одурачить богатого парня.

Милана резко выкрикивает:

— Да плевать мне на его деньги!

Интересно, где она находится? На улице? Звуков метро, знакомых мне больше по кино и новостям, не слышно. Что подумают люди, увидев красавицу, которая во всеуслышанье заявляет такое? Никто не поверит. Впрочем, и на это Милке плевать.

Спешу успокоить ее:

— Я знаю. Но Макс еще не слишком хорошо знаком с тобой.

Она молчит, и я продолжаю скороговоркой:

— Милка, не рассказывай ему о моих снах. Это ведь даже звучит… очень странно. Для ваших отношений не имеет ни малейшего значения то, что он мне снился. И для меня тоже, — я уже говорила это, но добавляю снова, чтобы Милана очистила душу ото всех сомнений.

А они есть. Я убеждаюсь в этом, когда она спрашивает:

— Гоша еще с нами?

Я тихо смеюсь в трубку:

— Точнее, я с ним. Мы с моими ребятами сейчас даем концерт в доме престарелых.

— У Бориса Михайловича?

Милка много слышала о моем бывшем директоре и даже пыталась через интернет разыскать Павлика, исчезнувшего с его деньгами. Но, видимо, пианист-аферист оказался еще круче, чем мы думали, и сменил документы. По крайней мере, новой информации о нем не появлялось. Борис Михайлович ни разу не заговаривал со мной о том, по какой причине оказался здесь…

Мы немного беседуем о старом директоре, вспоминаем Эмилию, но я чувствую: Милке не терпится закончить разговор. Впервые с кем-то другим ей хочется поговорить больше, чем со мной.

Не могу сказать, что это совершенно не задевает, хотя в моей жизни тоже появился Гоша. Громадный кусок жизни в эту минуту откалывается от меня, как айсберг, и отправляется в самостоятельное плаванье. Только он совсем не ледяной, а теплый, необходимый мне как воздух… Конечно, меня тянет к Гоше, и я верю, что он может стать мне настоящим другом, но разве у нас с ним накопилось несметное количество живых эпизодов, пережитых вместе? А ведь из них и складывается судьба…

Но даже за четыре тысячи километров, даже влюбившись в Макса, Милана остается антенной, улавливающей все движения моей души лучше всех. Поэтому вместо пустых прощальных слов я слышу:

— Женька, нам с тобой друг друга никто не заменит. Помни это всегда. Я с тобой, где бы и с кем ни была…

Из зала доносятся узнаваемые звуки бетховенской «Оды к радости», которую играет Коля, и я на мгновенье закрываю глаза. Глупо, конечно, отыскивать знаки судьбы в каждом новом штрихе, появившемся на полотне мира… Но мне трудно избавиться от мысли: как символично, что мой ученик начал играть ее именно в тот момент, когда я направилась к Гоше, а Милка к Максу. Разве мы, все четверо, не заслужили радость?

Хочется думать так… А там — будь что будет!

* * *

Звонок Тамары застал меня на совещании, где подводили итоги года, но я не смог утерпеть, поэтому извинился и выскочил из отцовского кабинета, чего никогда не делал прежде. Батя чуть мне спину не прожег взглядом!

Отбежав подальше, я приглушенно выкрикнул в трубку:

— Да!

— Нет, — отозвалась она.

Я замер:

— Что — нет?

— Это не твой сын.

После этих слов я должен был почувствовать облегчение, а испытал разочарование. И Тамара угадала его, видно, она отличный следователь. Или вправду так любит меня…

— Не расстраивайся, у тебя еще будут дети.

— Наверное, — отозвался я машинально. — Но как же так? У него же мои глаза. И вообще он похож.

— Такое бывает. Хотя научных обоснований эта теория не получила, но есть примеры, когда у женщины, очень любившей своего первого мужчину, впоследствии рождается ребенок, похожий на него. Хотя его биологическим отцом становится уже другой.

— Что за бред?

Стало слышно, как Тамара вздохнула:

— Ты бы знал, с каким бредом мне порой приходится разбираться…

Я очнулся: «А я отнимаю у нее время своими надуманными проблемами!»

— Спасибо тебе за помощь. Может, и я тебе на что-нибудь сгожусь…

— Сегодня среда, — напомнила она и отбила звонок.

Ответить, что помню о встрече, я не успел. В электронном календаре все четверги до скончания веков были помечены: «18.00 — Тамара, Лаврушинский пер., кофейня», так что я хоть как не забуду о ней. Мало ли что еще мне может от нее понадобиться… Вдруг я опять захочу кого-нибудь прикончить?

Раз уж я сбежал с совещания и появилась минутка, мне захотелось использовать ее как нельзя лучше. И я позвонил Милане. Ничего лучшего, чем услышать ее, я уже и представить не мог.

— Привет! — раздалось в трубке.

От ее низкого голоса у меня мурашки пробегали по спине. Наверняка она различила, как я глубоко втянул воздух, но не рассмеялась. Поэтому я признался:

— Я скучаю. Хочется бросить все к чертям и сбежать к тебе.

— Ты не любишь свою работу?

Она произнесла это так, словно нисколько не удивилась, — почти утвердительно. И я не стал доказывать обратное:

— Терпеть не могу! Мне кажется, я просто вычеркиваю из своей жизни часы с девяти до семнадцати. Изо дня в день.

— Тогда пора спасать твою жизнь. У тебя ведь есть дело, которым ты готов заниматься круглыми сутками.

Это тоже не прозвучало вопросом, а ведь я еще не показывал ей свои фотографии. У меня задрожало под сердцем: если Мила чувствует меня так же хорошо, как Тамара, может ли быть, что она и любит меня так же? Хотя мы знакомы… Господи, всего-то три дня! А мне кажется, я люблю ее уже несколько веков.

Люблю? Я?!

— Есть такое дело, — соглашаюсь я.

— Что ж ты тратишь время на другое?

— В самом деле, — пробормотал я и оглянулся на двери отцовского кабинета.

Милана выждала несколько секунд, но я так и не нашелся что еще сказать. Тогда она напомнила:

— Сегодня мы идем в Пушкинский. Ты не передумал?

— Нет, конечно. Я там сто лет не был… Или никогда?

В дремучести она