Кроваво-красный снег. Записки пулеметчика Вермахта - Ганс Киншерманн

Остается лишь догадываться, о чем думают сейчас мои товарищи, потому что, несмотря на звучащий со всех сторон грохот, мы все в эти минуты как будто онемели. Если бы сейчас мир прекратил существование, мы, наверное, не сдвинулись бы с места. Мы немного расслабляемся только после того, как унтер-офицер медицинской службы начинает перевязывать раненого.

Глядя на наши встревоженные лица, на которых написан один и тот же немой вопрос, он произносит:

— Обер-лейтенант жив! Но в голове у него застрял осколок. Нужна срочная операция. Его необходимо как можно скорее отправить на медицинский пункт, чтобы им занялись врачи.

После этого он показывает на каску, прицепленную к ремню Клюге:

— Если бы он был в каске, то этого не случилось бы.

Мы знаем, что Клюге не должен винить себя в случившемся, потому что постоянно предлагал начальнику надеть каску.

Наш старший вахмистр, также обеспокоенный состоянием обер-лейтенанта, напоминает нам, что атака еще не завершена.

— Всем занять позиции на краю леса! — командует он.

Прошло всего несколько минут после того, как произошел это трагический случай. Вскоре мы слышим треск пулемета, из которого ведет огонь Фриц Хаманн. Мы с моим вторым номером снова хватаем пулемет за сошки и быстро бежим к опушке. Мне все еще нехорошо от вида нашего раненого командира. Но что делать, мы на войне, и никому не интересно, какие чувства может испытывать простой солдат. Веду огонь не раздумывая, как автомат. Вскоре в небе появляются наши «штуки», которые сбрасывают бомбы на врага. В конечном итоге нам удается отбросить неприятеля назад на несколько километров. Образец мужества, который преподал нам обер-лейтенант, стал определяющим фактором нашей победы. Однако победа оказывается временной и не слишком значительной, потому что за нее заплачено ценой больших потерь. Кроме нашего командира, у нас еще несколько убитых и много раненых.

После того, как мы достигаем главной линии обороны на северном краю леса, мы недосчитываемся Вольдемара и обер-ефрейтора, которые во время атаки вместе с Густавом Коллером поддерживали связь со стрелковыми взводами. Густав сообщает, что Вольдемара ранило осколком в руку и бедро. Вместе с остальными ранеными его отвезли в тыл. Он успел переговорить с Густавом, попросил его передать нам привет и сказал, что мы скоро встретимся в тылу. Это может показаться странным, но я не завидую ранению Вольдемара. Ему и еще нескольким другим нашим товарищам довольно долго удавалось избегать ранений, и было бы ужасно, если бы его смертельно ранило.

30 апреля. За последние недели мы часто говорили о том, какое мы можем получить ранение, благодаря которому нам удастся на время покинуть передовую. Мы считаем, что чему суждено случиться, того не миновать. Однако несмотря ни на что, мы верим в то, что все должно обойтись без серьезных последствий. Такого мнения придерживаются Вольдемар, Фриц Хаманн, Вариас, Профессор, Густав Коллер, Клемм (который немного изменился после возвращения из отпуска) и я. Мы являемся ветеранами, сумевшими пережить суровые бои, в которых наш пулеметный взвод участвовал начиная с октября 1943 года. В стрелковых взводах таких парней, как мы, сохранилась лишь жалкая горстка. Правда, некоторые из них сумели вернуться в строй даже после ранений, полученных в боях на никопольском плацдарме.

Мне посчастливилось остаться целым и невредимым, если не считать трех незначительных ранений, о которых я рассказывал ранее. Это были небольшие осколочные ранения, которые все-таки признаются ранениями с медицинской точки зрения. За них Клемм, Густав Коллер и я получили специальные серебряные значки. Из-за крошечного осколка, впившегося в мою верхнюю губу, я смог отдохнуть в тылу три дня. За это время опухоль значительно уменьшилась. Полковой хирург не стал удалять его, и он остается у меня под носом и по сей день.

Глава 13. СМЕРТЕЛЬНОЕ ИНТЕРМЕЦЦО

10 мая. После тяжелых боев последних нескольких дней у нас, наконец, появляется время подумать о самих себе. На прошлой неделе до нас дошла скверная весть о том, что наш уважаемый командир умер в результате серьезного ранения в голову. По всей видимости, он так и не вышел из комы.

Мы постоянно вспоминаем о том, какой это замечательный был человек, с какой преданностью он выполнял воинский долг. Мы с Фрицем Хаманном знаем, как он ненавидел войну и, тем не менее, постоянно вдохновлял нас своим примером, сражался так, как не сражался никто из нас. Он первым открывал по врагу огонь, когда нам угрожала опасность или когда мы переходили в контратаку. И он же радовался, когда неприятель сдавался в плен, потому что это спасало людям жизнь. Думаю, не один военнопленный удивился, когда ему предложил закурить — ну кто бы мог подумать! — немецкий офицер! Этими своими человеческими поступками он поставил себя выше той лавины ненависти, которая сейчас захлестнула воюющих. И, тем не менее, безграничная человечность не спасла нашего командира. Смерть скосила его с обычной для нее безжалостностью, оторвала от нас, его товарищей по эскадрону. Кто теперь поведет нас вперед, когда нашего славного командира больше нет в живых?

11 мая. Сегодня мне дали увольнительную на три недели. Завтра рано утром я должен уехать вместе с еще двумя бойцами нашего эскадрона на родину. Густав Коллер не упускает возможность сделать мне по этому случаю хорошую стрижку. Он наотрез отказывается взять деньги за услугу. Взамен я соглашаюсь захватить с собой связку писем, чтобы отправить их из Германии, потому что оттуда они дойдут быстрее, нежели полевой почтой.

И хотя я понимаю, что мне давно полагается отпуск, эта новость застает меня врасплох. И вот теперь, когда возможность, пусть всего на пару недель, забыть об опасности и вездесущей грязи стала реальностью, я по идее должен быть страшно этому рад, но, увы, все далеко не так. Чувства у меня смешанные. С одной стороны, я счастлив, что смогу навестить родных, смогу поспать в нормальной постели, с другой стороны — мне грустно покидать моих товарищей. Ведь через что только мы не прошли вместе — делили и радость и горе, вместе радовались победам, вместе переживали горечь поражений. Мы стали как одна семья. Застану ли я моих товарищей в добром здравии, когда вернусь обратно на фронт? Ведь если учесть время, которое у меня займет дорога туда и обратно, я буду отсутствовать на передовой более трех недель. Кто возьмется сказать, что может произойти за это время? Лишь выпив румынского вина, от которого все слегка хмелеют, я, наконец, на какое-то время забываю о горечи расставания с моими боевыми друзьями, которое ждет меня завтра утром.