Голоса советских окраин. Жизнь южных мигрантов в Ленинграде и Москве - Джефф Сахадео

ведущей к признанию внутри коллектива и за его пределами. В Москве, в отличие от Грузии, говорила Утиашвили: «Самое главное – это сила стремления самого человека». Она утверждала, что ее эффективность способствовала быстрому продвижению по службе: «Я всегда была на первом месте. Я получила много наград и признание. Я получала премии и всегда выполняла план»[811]. Сауле Искакова, работавшая в Ленинградском инженерно-экономическом институте, вспоминала: «Меня очень уважали за мой интеллект»[812]. Это помогло ей преодолеть ее опасения по поводу культурной адаптации. Отождествление интеллекта и уважения с избытком встречается в рассказах мигрантов, в дополнение к идеалу работы, и как резюмировал Бакыт Низомов: «[Там так: ] если ты достаточно способен, у тебя вообще не будет проблем»[813].

Мигранты обращались к таланту и трудолюбию, чтобы узаконить свой успех и охарактеризовать Советский Союз как меритократию. Фаршад Хаджиев в своих размышлениях об СССР расширил марксистскую концепцию труда до практически универсальной: «Все было справедливо, вполне справедливый мир. Маркс был гением. Все люди были равны. Это не зависело от национальности. Работы Маркса говорят о равенстве, которое можно найти в Библии или Коране. По работе судили, чего вы достигли»[814]. А Деа Кочладзе говорила о трудности карьеры в российском городе, где тяжелая работа была высшим судьей. Несмотря на то, что она приехала в Москву в возрасте десяти лет и училась в одной из лучших школ, Кочладзе вспоминала о постоянном стрессе и необходимости превосходить местных россиян, чтобы поступить в медицинский институт и в итоге сделать карьеру в области неврологии, в том числе преподавать в ведущем медицинском институте. Она говорила: «Чтобы добиться успеха в Москве, нужно много работать. Желающих работать много, а мест мало, поэтому надо работать так, чтобы никто другой не был в твоем деле настолько хорош, как ты»[815].

Болот Орузбаев говорил о тяжелой работе не столько как об инструменте социального включения, сколько как о необходимости для того, кто стремился содержать свою семью в Кыргызстане. Он, никогда не собиравшийся жить в советской столице, искал наличные деньги в Москве 1980-х гг. Его навыки агронома позволили ему устроиться на работу в колхоз «Луч коммунизма» в пригороде Москвы. Однако даже его Ленинской стипендии оказалось недостаточно, чтобы обеспечить значительные денежные переводы домой. Он просматривал вакансии на досках объявлений, которые в Москве висели повсюду, в поисках второй работы. Сначала он устроился на работу вечерним шофером-секретарем у директора завода, потом стал ночным охранником. Легкость поиска относительно прибыльной неофициальной работы привлекла его жену, семья которой нуждалась в деньгах. Днем она работала на стекольном заводе, а ночью мыла полы. Тем не менее привлекательность профессиональных возможностей Москвы манила. Жена Орузбаева выкраивала время между двумя работами для того, чтобы учиться, и поступила на программу бухгалтерского учета в московском вузе. Даже Орузбаев, хотя и не заявлял о желании инкорпорироваться, стремился подчеркнуть свое превосходство над москвичами в плане высокой культуры, заявляя, что его неизменная тяга к поэзии на фарси, а также знание русских мастеров стиха и прозы дали ему доступ к знаниям, которые мало у кого были в столице[816].

Леван Рухадзе прямо заявил о явных преимуществах, которыми обладают приезжие с Кавказа и из Средней Азии в городе, где для всех была работа. Рассуждая о своем быстром продвижении от авиационного инженера до руководителя группы, а затем до начальника института, он заявил:

Можно я буду несколько нескромным? Я был трудолюбив, не пил, и эти два качества отличали меня. Это одно из отрицательных качеств русского человека. После работы они должны «хорошо» отдохнуть, под этим я подразумеваю выпить. Ну, конечно, не только русские любят отдыхать и расслабляться после работы, но нужно знать свои пределы. Одно дело выпить кружку пива после работы и пойти домой; совсем другое – напиться так, что не знаешь, как добраться до дома. К сожалению, такой тип поведения был частым среди русских. Кроме того, я никогда ни на что не жаловался на работе. Если мне давали дополнительную работу, я не пререкался, всегда все делал[817].

Рухадзе присоединился к Коберидзе и другим, подчеркнув свой отказ присоединиться к «русской» культуре употребления алкоголя. Мигранты с Кавказа и из Средней Азии использовали трезвость как культурную ценность, которая сигнализировала о том, что они лучше подходят для двух столиц, ориентированных на достижения, чем само принимающее городское население. Папашвили отметил опасность, которую представляло пьянство россиян на стройках, потому что то, как проводила время отдыха строительная бригада, подвергало их всех, не говоря уже о ком-то, кто может проходить мимо, большой опасности. Хаджиев считал, что русское пьянство разрушало мифический образ русского народа как «старшего брата»: «Что меня действительно беспокоило в жизни [в Москве 1970-х гг.], так это то, как люди здесь пили, курили да и просто бездельничали». Он разъяснил разницу в трудовой этике между русскими и его соотечественниками-таджиками: «На Востоке, когда условия непростые, скажем, у вас есть семья, которую нужно содержать, мы сделаем все, любую работу, чтобы обеспечить лучшие условия для своей семьи. Или, если человек чувствует себя подавленным, он пойдет и найдет себе занятие, он пойдет и поработает, просто чтобы отвлечься. Но здесь все наоборот. Если человеку плохо, он просто пойдет и выпьет, а потом продолжит пить. Дома все не так»[818]. Хаджиев вспоминал попойки огромного размаха в Москве начала 1980-х гг. Эти действия уже привлекли официальное внимание, так как за поведением жильцов, в том числе за пьянством, следили дружинники, которые заменили воспитателей в рабочих общежитиях[819]. Эти распространенные алкогольные нарративы приравниваются к рассказам мигрантов на Западе. Приезжие подчеркивают превосходство своей культуры, а также индивидуальных качеств, которое способствуют их вкладу и успеху в современных городах. Статус тех, кто может принадлежать городу и кто не сможет стать там своим, изменился, когда Ленинград и Москва стали изображаться как места, созданные для достижения успеха, а не как дома для определенной этнической группы[820].

Азамат Санатбаев просто считал, что москвичи ждут, что всю работу сделают за них, и действительно не любят трудиться[821]. Армянин, опрошенный Йоханнесом Ангермюллером, считал, что русские – «бездельники», в отличие от армян, которые используют Божьи дары путем усердного труда[822]. Орузбаев, подобно Казбекову и другим, считал, что определенные культурные ценности, в том числе уважение к старшим, которое проявлялось в том, что российским пожилым гражданам уступали места в общественном транспорте и помогали им в случае необходимости, позволило