Инстинкт и социальное поведение - Абрам Фет

Роль церкви в истории разума была двойственной. Поскольку церкви надо было хранить и передавать новым поколениям «священное писание», она была заинтересована в обучении грамоте священнослужителей; кроме того, грамотность давала клирикам значительные преимущества при дворах варварских королей, где требовались дипломаты и юристы. В течение ряда столетий священники – а точнее немногие из монахов – были единственными грамотными людьми в Европе; монахи, обязанные переписывать священные книги и сочинения отцов церкви, иногда переписывали также каких-нибудь других латинских писателей. Таким образом церковь сохранила, большей частью невольно, то немногое, что мы знаем о классической древности.

Но церковники боялись образования, особенно образования мирян, потому что само священное писание было источником всех ересей. Библию намеренно не переводили на новые языки, и все богослужение велось на непонятной людям латыни, что, впрочем, только усиливало благоговение верующих. Чтение библии мирянами не поощрялось, а толкование разрешено было только докторам богословия. Один из пап дошел до того, что запрещал священникам изучение грамматики. Но самым страшным продуктом церковного обскурантизма было создание «религии дьявола».

Древние были суеверны: даже образованные люди, не веровавшие в официальных богов, прибегали к гаданиям и боялись примет, а простые люди жили в постоянном страхе перед нечистой силой, так как все народы имели своих злых духов, приносивших всевозможные бедствия. Сам Христос, если верить евангельским рассказам, опасался злых духов и предостерегал от них своих слушателей. Церковь, всегда применявшаяся к представлениям своей паствы, впитала в себя эти суеверия, впрочем, нисколько не чуждые ее пастырям, тоже детям своего времени. Более того, церковь сохранила и веру в языческих богов, превратив их в дьяволов: неверие в этих новых дьяволов очень скоро стало считаться ересью. Постепенно церковь построила из всех народных суеверий систематическое учение о «нечистой силе» – демонологию, или религию дьявола. Во главе всех злых духов был поставлен Сатана, почти равносильный христианскому богу, и даже внушавший средневековому человеку больший страх: о боге вспоминали в торжественных случаях, а дьявол всегда «ходил кругом, выискивая, кого бы пожрать». Злые духи – демоны – вербовали себе сообщников среди смертных: колдуны и ведьмы, всегда беспокоившие народное воображение, стали предметом богословского исследования и привлекались к суду по церковным законам. Конечно, все попытки самостоятельного мышления рассматривались как ереси, а все ереси относились за счет дьявольского соблазна.

По существу, в те века, когда христианская религия была сильна, когда во всей Европе не было неверующих, это была религия с двумя богами, добрым и злым. Прообразом такой религии была персидская, в которой вся мировая драма описывалась как борьба между Ормуздом, носителем света, и Ариманом, возглавляющим силы тьмы. Эта концепция жизни была подхвачена сектой манихейцев. Церковь жестоко подавила манихейскую ересь, но сама впала в нее и не могла от нее избавиться, пока Просвещение не устранило с исторической сцены сначала ее дьявола, а потом ее бога. «Здоровая», то есть не подточенная сомнением христианская религия была манихейской религией.

Нам трудно представить себе психическую жизнь средневекового человека, воспринимавшего в раннем детстве фантастические представления христианской религии и – в отличие от нынешних «верующих» – принимавшего эти представления всерьез. Этот человек видел в окружающем мире прямое действие сверхъестественных сил – божественного Провидения, и еще больше Дьявола. В его сознании вредоносному влиянию Дьявола и его приспешников, ведьм и колдунов, противостояла магическая сила молитв и заклинаний, подтверждаемая чудесами. Чудеса, как он верил, творит сам бог, или более доступная человеку богоматерь, или посредники между богом и человеком – святые. Твердая вера в чудеса, продолжавшаяся больше тысячи лет и постепенно исчезнувшая в Новое время, нуждается в объяснении: может быть, это самая непонятная для нас особенность средневекового человека.

Чудеса стали теперь камнем преткновения для христианских церквей. Церковь не может отрицать чудеса, описанные в Библии, и признает чудотворные способности апостолов и святых первых веков христианства; но в более близкие к нам времена даже святые, по-видимому, утратили эти способности, и претензии на чудо не вызывают у церковного начальства никакого энтузиазма. В чем же тут дело? Конечно, и в Средние века законы природы не нарушались, то есть не было никаких чудес, но люди воспринимали как чудо любое необычное стечение обстоятельств, любую неожиданность. Человеку свойственна глубокая потребность понимать и объяснять все происходящее: это функция его мозга, важная для сохранения вида и приводимая в действие даже в случаях, не имеющих практического значения. Для объяснения всевозможных явлений человек строит «теории», то есть правдоподобные гипотезы, соответствующие его знаниям и логическим способностям. Вплоть до Нового времени эти «теории» были антропоморфны, то есть в качестве объяснительной модели использовали действие некоторой человекообразной силы; это естественно, поскольку самой понятной человеку силой была его ственная сила, зависящая от его сознательной воли. Отсюда и возникла «примитивная наука», то есть религия. Конечно, «теории», предлагаемые религией, так же как теории современной науки, сравнивались с опытом. Но человек был крайне беспомощен в своем мышлении и не умел осмыслить наблюдаемые факты. У него не развилось еще причинное мышление – привычка выделять повторяющиеся последовательности явлений и систематически проверять необычные утверждения. Средневековый человек сравнивал с опытом свои «теории», пользуясь своими мыслительными способностями, и находил подтверждение этих «теорий»: он охотно принимал желаемое за действительное. Он верил и тому, что говорили сведущие и почтенные люди, даже если сам не был свидетелем чуда; точно так же мы верим научным теориям, принимая их готовые выводы от специалистов-ученых.

Культура, которую раньше называли христианской, а теперь часто называют средневековой, кажется примитивной и статичной: мышление людей подчинялось в ней застывшим догмам религии, а материальные потребности удовлетворялись традиционным ручным трудом. И все же, эта культура, глубоко отличная от античной греко-римской культуры, несла в себе потенциал будущего развития, породивший после «промышленной революции» современную «Западную культуру». Средневековая культура не была простым результатом завоевания Римской империи германскими племенами. Еще до этого к античной культуре индоевропейских народов было «привито»[51], посредством христианской религии, культурное влияние семитического происхождения, содержавшее в себе, по-видимому, новые психические элементы. Эти элементы, вероятно, усилили «внутреннюю», интроспективную ориентацию человека, вначале направленную на моральные предметы – ощущение греха и потребность в искуплении – но потом содействовавшую развитию абстрактного мышления. Мышление богословов-схоластов, беспредметное по своему содержанию, в формальном отношении подготовило не только философию Декарта, но и теорию множеств.

С этим обострением внутренней жизни человека было связано и важнейшее изменение человеческой психики – вера в загробное существование или, как говорили верующие, в «бессмертие души». «Классическая» древность очень мало беспокоилась о загробной жизни. У греков, римлян, а также у евреев в их ветхозаветное время все внимание было устремлено к «земной» жизни человека. Как видно из одного места «Одиссеи», греки представляли себе загробный мир как мрачное царство бога Аида, где тени умерших ведут призрачное существование. Важное значение придавали загробной жизни египтяне и, несомненно, другие ближневосточные народы. Ко времени Христа, как мы видели, вера в «бессмертие души» была уже широко распространена в Древнем мире, а христианская религия детально разработала эту веру и привила ее европейским народам настолько прочно, что для средневекового человека ад был почти так же реален, как земная жизнь, и страх загробного воздаяния был серьезным мотивом человеческого поведения. Этой «потусторонней» установки не было у «язычников», и ее нет у нынешнего, по существу арелигиозного человека. Поэтому нам очень трудно представить себе психическую жизнь средневековья. Личное бессмертие принималось тогда всерьез: во всей Европе не было неверующих в христианскую мифологию. Это верование настолько меняет поведение человека, что можно было бы говорить о «видовом» признаке: тогда был, в метафорическом смысле, «человек бессмертный». Ностальгия по этому бессмертию лежит в основе патологической любви к средневековью некоторых современных философов. Эти люди не смогли бы прожить в средневековье и одного дня.