Гиностемма - Катерина Крутова

В другое время я бы непременно потребовал подробностей и спасения, и заточения, но сейчас два шага отделяет меня от искореженных обломков корней, один глубокий вдох и касание пальцев, заставить которые не дрожать, кажется, самая сложная задача за всю жизнь.

— Пинь-инь, — говорю сам себе, но во внезапной тишине слова звучат громко, приковывая внимание. — Женьшень. Юджин Замен. Мой отец.

Ресница становятся влажными от давно копившихся, но непролитых слез. Я размяк как безусый юнец — пульсирующий под одеждой знак размягчил давно окаменевшее сердце. Вся пережитая и спрятанная боль рвется наружу, разрывая нутро, вынуждая рыдать впервые со смерти брата.

Внезапно становится легче — Повилики подходят и замирают по обе стороны от меня. Младшая молча берет за руку, сплетает пальцы и прижимается к плечу. Старшая толкает в бок с хриплым смешком:

— Плакальщиц к живым не заказывают. Сейчас прикопаем его и отдохнет. Он заслужил покой.

Вот только в планы судьбы покой явно не входит. Под хруст ломаных веток и болезненное шипение от ссадин и уколов шипов в Обители появляется новый гость.

— Полина! — исцарапанный и потрепанный зарослями Рейнар Гарнье замирает в нескольких метрах, не решаясь подойти. Я единственный из присутствующих реагирую равнодушно. Виной ли тому Клематис, сжавшая до хруста мою ладонь и вскинувшаяся всплеском страха и негодования, или весьма комично вооружившийся лопатой доктор Керн? Страннее всего ведет себя мадемуазель Макеба — принюхивается, щурится, как от удовольствия и вальяжной, плывущей походкой отправляется к незваному гостю:

— Какой интересный экземпляр, — выдают ее пухлые губы, и кончик бледно-розового языка облизывает их с хищной плотоядностью. Вся повиликовая суть проступает в золотом взгляде, приметившем добычу. Надо обладать не дюжей смелостью или быть одержимым глупцом, чтобы как молодой Гарнье шагнуть навстречу смертельным силкам.

Керн сильнее сжимает черенок и переводит взгляд с возлюбленной на новоявленного конкурента, судя по гуляющим желвакам, прикидывает, кого лучше оглушить первым — потенциальную жертву или ненасытную охотницу? А парень идет вперед, не сводя взгляда с моей Полины. Девочка стоит, не шевелясь и не выпуская моей руки.

— Вы в опасности. Мой дядя, ты была права на его счет, — губы парня слегка дрожат, но голос звучит уверенно, а взгляд полон решимости. Длинная челка лезет в глаза, и он откидывает ее неуловимо знакомым движеньем.

— Как ты нас нашел?! — почти выкрикивает Клематис.

— О, это у него в крови, — Белая роза кружит рядом с Рейнаром, чем явно сильно нервирует Керна. — Его предназначение, суть, любовь…

— Любовь?! — Полина выплевывает с такой ненавистью, что даже я вздрагиваю, а искусствовед и вовсе замирает, оглушенный ее эмоциями.

— Не к тебе, сестренка, — усмехается старшая, неохотно поясняя, — к делу жизни. Он — искатель скрытого, сыщик, исследователь. Я бы наколола ему компас. Придете ко мне в салон, юноша?

Гарнье отмахивается, чем вызывает обиженную мину на смуглом лице.

— Вам надо уходить! У меня мотоцикл, Полина, мы можем от них оторваться. Едем со мной!

— После того, что было вчера?! — Клематис полыхает злобой, поджигая и меня, но прежде, чем успеваю заступиться, Рейнар бросается вперед, хватает девушку за руку и умоляющее шепчет:

— Прости, я не знал, что делаю! Это вино…

Оттолкнуть, простить или влепить ему оплеуху? Раздумья обрываются неожиданной реакцией — ладонь, все еще лежащая на пне, некогда бывшем Юджином Заменом, начинает гореть, тысячи обжигающих игл вонзаются под кожу. Пальцы Полины, переплетенные с моими, раскаляются, а Гарнье, сжавший в поиске прощения девичью руку, валится наземь, отсвечивая белками закатившихся глаз. Через мгновение темнота окутывает и нас двоих.

— Никакого уважения к чужому сну, — звучит недовольный голос, который я не слышал больше полувека. — Только удобно устроишься прикорнуть, как-то деву в беде спасай, то заставляй хуру семенами стрелять, а гигантские фаллосы цвести. Теперь вот сынку слезы и сопли подтирать придется.

— Не сказать, чтобы я скучал по твоему ворчанию, — тьма вокруг расцвечивается мириадами разноцветных нитей, они вибрируют, переливаются, вспыхивают яркими искрами и теряются в бесконечном пространстве, окутывающем нас. Мы эфемерны, лишены тел, но сохранили самих себя — узоры, вплетенные в общую родовую канву. Здесь все краски природы — золото полей и земли пашен, малахитовые переливы листвы и драгоценности первоцветов, льдистый иней заморозков и лазурь неба, отраженного в зеркалах озер.

— Разбудил — терпи, — продолжает ворчать мой старик, и оплетающая пальцы нить обжигает колкостью электрического разряда.

— Вставай, выспался за тридцать лет, — чертовски остро ощущаю одиночество прожитой жизни и со всей силы вцепляюсь в родовое полотно, требуя вернуть мне часть семьи. Где-то рядом чувствую присутствие Полины, ее нить оплетает меня надежно и властно, отмечая своим господином, чему я несказанно рад.

— Как же, выспишься с этой бестией, шипастой Розой. Уйди, Карел, я свое отвоевал.

— Лукавите, — вклинивается молодой голос, ярким всполохом пробегая по сплетенным нитям.

Искусствовед? Но как он оказался среди повиликовых стеблей? Неужели в пустом третьем семени тоже таилась родовая магия?

— Ох уж мне это всезнайство молодых! — бурчит Юджин Замен, и тьма отступает.

— Хуже только упрямство стариков, — вторит ему Рейнар Гарнье, без сил сидящий прямо на земле у наших ног.

Мир вернулся. Полина стоит, вцепившись в меня и переводит недоуменный взгляд со старика в потрепанном больничном халате, на неудавшегося любовника, смотрящего на нее снизу вверх с улыбкой счастливого пса, выполнившего команду хозяйки и ждущего угощения.

— Охренеть! — озвучивает Бастиан Керн общую на всех мысль. — Вы так любую корягу оживить можете?

Белая Роза зыркает на него грозно, но в препирательства не вдается, а падает на колени рядом с лукаво посмеивающимся бывшим пнем и принимается его целовать, нашептывая слова благодарности. Я разглядываю худого старика с пронзительными хитрыми глазами, одновременно узнавая отца и отрицая произошедшие с ним перемены. Там, где содранная кора обнажила ствол, на левой стороне лица от виска до подбородка змеится уродливый шрам, как от ожога. Похоже, кто-то снял кожу и не заботился о лечении раны. Сквозь прорехи халата вижу, что и руки, и грудь покрыты такими же шрамами. Садовники постарались на славу, по щепке забирая родовую силу. Старик поднимает руку, чтобы погладить по растрепанным волосам Белую Розу, и я сжимаю кулаки при виде обрубка мизинца. Проследив мой взгляд, отец усмехается и тычет пальцем в Макеба:

— А это она постаралась.

— Что произошло? — спрашивает Клематис, продолжающая сжимать мою ладонь. Прежде чем ответить, протягиваю руку искусствоведу, помогая подняться. Он благодарно кивает и вот уже мы трое стоим, буквально взявшись за руки, замыкая круг отпрысков Первородной Повилики. Полина охает, вонзается в нас острыми