Канатоходец. Записки городского сумасшедшего - Дежнев Николай Борисович

Я облизал запекшиеся от сухости губы.

— Порви его и сожги!

Она нахмурилась, в глазах мелькнуло беспокойство, но сказать ничего не успела, я ее опередил:

— Сделай, как прошу, обещаешь?..

Варя кивнула:

— Мне казалось, ты был так счастлив, когда его писал! Да и рассказ стоящий, так много в него вложил…

Я слабо улыбнулся. Что я мог моей любимой сказать? Что за все в этой жизни приходится платить? Она бы не поняла, а объяснить у меня бы не получилось. Достаточно того, что прописную истину эту я почувствовал на своей шкуре.

— Спи! — помахала мне рукой, переступая через порог, Варенька. — Пусть тебе приснится что-то доброе и красивое. До завтра!..

Притворила за собой дверь. Я с наслаждением закрыл глаза, действительность до поры до времени была прописана мне в гомеопатических дозах. В наступившей тишине тончайшей кисеей на меня снизошла блаженная пустота, отняла, словно у спящего дитя погремушку, все чувства и мысли. Из-за огромности случившегося им просто не нашлось места. Никогда бы не поверил, что от счастья можно так безмерно устать.

Давивший к земле груз непрожитых лет соскользнул с плеч, но воспоминания о непомерной его тяжести еще были живы. Набежавшие волны сна подхватили и понесли. Игрушка в руках судьбы, я отдался на их волю. Надо мной в пронзительной синеве, не помня себя от восторга, заливался жаворонок. По морю колосьев ржи пробегал легкий ветерок, на холме над невидимой речкой вся пронизанная лучами солнца замерла березовая роща.

Ступая босыми ногами по нежной пыли, я шел по дороге, и все во мне пело. На душе было тихо и радостно… старуха сидела на обочине за поворотом. Грузная, в летах, с яркими, молодыми глазами. Натруженные руки лежали на прикрытых пестрой юбкой коленях, седую голову охватывал цыганской расцветки платок. Внутри у меня все оборвалось, предчувствие беды кольнуло сердце. Пусть не двадцать пять, но двадцать отпущенных лет еще не прошли! Или прожитая в воображении жизнь тоже идет в зачет? Или выстрел ничего в моей жизни не изменил, а встреча с Варенькой стала прощальным миражом, навеянным моей обезумевшей фантазией? Замер словно громом пораженный.

Старуха поманила меня пальцем. Подошел, волоча ставшие ватными ноги. Опустился перед ней обреченно на колени. Должно быть, прошла минута, прежде чем, глядя мне в глаза, она произнесла:

— Помнишь, о чем в тот раз говорили?

Помнил ли я?.. Одно дело знать, что смертен, и совсем другое, когда тебе известен срок! Как себя ни обманывай, а отсчет ведешь от даты ухода, живешь с чувством утекающего между пальцами времени. Вопрос прозвучал приговором, надежды не было. Коснувшаяся ее полных губ улыбка говорила: смирись, такова жизнь! В полдень жаркого летнего дня на меня пахнуло холодом могилы. Ткнулся повинной головой ей в колени. Грешен, Господи, не дозволено смертному пытаться вырваться из тюрьмы человеческого! Прости раба Твоего неразумного, ибо не ведал он, что творит!..

Взяв руками за плечи, старуха заставила меня выпрямиться. В ярких, живых глазах светилась усмешка. Провела шершавой ладонью по щеке.

— И ты поверил?.. Я же пошутила!

Продолжила, не давая опомниться, но я видел, что что-то в выражении ее лица изменилось. Так, стараясь угадать судьбу ребенка, вглядывается в малыша мать, так, прежде чем сообщить диагноз, смотрит врач на больного.

— Послушай меня внимательно, канатоходец! Можешь воображать, что угодно, но знай: коли уж дает Всевышний смертному талант, убить его в себе человеку не дано…

Москва — д. Юминское

Июнь 2014