Рыжий дьявол - Михаил Демин

В годы свирепого сталинского режима дело дошло даже до того, что кое-где над тайгою снова запахло раскольничьими гарями…

После смерти „кремлевского горца" режим смягчился. Новый вождь, Хрущев, упорно подчеркивал, что он не жаждет крови. И так оно, в общем-то, и было. И для многих тогда настала пора надежд.

Староверы, конечно, не рассчитывали на то, что им предоставят полную свободу вероисповедания. Они были бы вполне довольны, если бы их просто оставили в покое. Перестали бы вмешиваться в их личную жизнь. Прекратили бы постоянные издевки и травлю… И надежды эти в какой-то мере оправдались. Кое-где, например, в Енисейске, с газетных полос стали исчезать устаревшие, примитивные лозунги, сохранившиеся с двадцатых годов, вроде — „религия — опиум…" И вот вместо „воинствующих атеистов" в тайгу, в глухие раскольничьи места стали теперь наведываться люди иного сорта — отказавшиеся от казенных стандартов и сознающие всю сложность религиозных проблем.

Не знаю, принес ли я староверам какую-либо ощутимую пользу. Но, во всяком случае, я их не корил за отсталость и не брался перевоспитывать. А время от времени, по мере сил своих пытался даже помогать в делах практических, житейских… Так, однажды случилось мне помочь одному вольному старателю, Семену Потанину.

Был Семен мужик на редкость невезучий. Неудачи преследовали его постоянно. За что бы он ни брался, все распадалось, рушилось, шло наперекос… И происходило это отнюдь не по его вине. Он не был ни глупцом, ни лентяем, ни пьяницей. Староверы, кстати сказать, вообще презирают алкоголь так же, как и табак. Известная поговорка — „человек — кузнец своего счастья" в данном случае была неприменима.

Детство Семена прошло в раскольничьей общине, в низовьях Ангары. И он натерпелся там лиха… Преследованиями и поборами власти вконец разорили общину. Начался голод. Тогда он переехал в таежное село Ручьи, расположенное в 16 километрах от Енисейска. С великими трудами купил там дом. Три года назад женился. И вот после свадьбы по непонятной причине в доме начался пожар…

Изба сгорела дотла. И в первую зиму с молодой женою он провел, ютясь у соседей на задворках — в холодном сарае. Затем он все-таки отстроился. Но влез в большие долги. И до сих пор еще не мог с ними расплатиться полностью. В прошлом году, желая поправить дела, Семен вышел на охотничий промысел. Он заключил договор с кооперативом „Заготпушнина" и получил там денежный аванс и охотничий провиант. Но внезапно случилась новая беда.

В том году в тайге Енисейского кряжа кедровые орехи уродились мелкие, плохие и в малом количестве. А так как эти орехи — основная пища белок, то все они откочевали в другие районы. Ушли также и бурундуки, и мыши. А ведь ими кормится все семейство куньих, в том числе и драгоценный соболь. И в итоге Семен, проплутав два месяца, вернулся домой, в сущности, ни с чем. Только зря израсходовал дорогие патроны да оборвался весь, лазая по кустам. И потерял в „Заготпушнине" доверие и кредит.

Теперь он с начала весны искал в тайге золотишко. Но пока безуспешно. Удача в руки не шла.

Причем участок ему выделили западный — на Сорок седьмой версте. Места там были тяжелые, сырые, болотитлые. И Семен за это лето уже два раза просил дополнительную ссуду. „Надо же ведь как-то самому жить и жену обеспечивать! Ну, я-то ладно, прокормлюсь охотой… А она? Ей много чего нужно".

Так он объяснялся в конторе местного прииска. И в первый раз его просьбе вняли и ссуду выдали. Но во второй — отказали.

Обычно сдержанный, немногословный, Семен вдруг разбушевался, нашумел… И вот тут-то я как раз и подоспел. И вовремя вмешавшись в конфликт, сумел уладить дело! Я говорил от имени газеты, а ссориться с ней приисковому начальству, конечно же, не хотелось.

И, в конце концов, Семену деньги выдали. И отойдя с ними от кассы, он оглядел помещение, отыскал меня взглядом. И коротко сказал, кивнув на дверь:

— Пойдем!

Мы вышли. И я спросил:

— Куда ж теперь?

— В чайную, — ответил он.

— А стоит ли, — замялся я, — тратить лишние деньги?..

Но он оборвал меня резко:

— Перестань! Я угощаю… Ты ж меня, знаешь, как выручил! И тут же добавил с усмешечкой:

— Или ты, может, с нами, верующими, не пьешь, гнушаешься? В чайной он заказал мне водочки, а себе взял кружку пива.

И так состоялось наше знакомство. А потом мы долго сидели с ним, толкуя о жизни. И тогда-то я и узнал подробности всех его передряг и бедствий.

Судьба его чем-то напомнила мне мою собственную. Нас обоих как бы роднила фатальная невезучесть. И я смотрел на него с искренним сочувствием, с интересом.

Он был некрупен, невысок ростом, но крепок, жилист, с выпуклой грудью, сильной шеей и твердым взглядом карих, широко расставленных глаз. Лет ему на вид можно было дать немного — не более тридцати. Однако в черной его челочке, косо спадающей на лоб, уже поблескивала седина. И виски тоже заметно серебрились. От неудач, подумал я, от разочарований. Что ж, понятно…

И немного погодя спросил:

— Ну, а как на твоем участке? Наклевывается что-нибудь?

— Да пока ничего, — проговорил он устало. — Хотя, конечно, надо искать. Места здесь вообще-то перспективные. Может, Бог даст, мне еще улыбнется фортуна… Должна же она когда-нибудь улыбнуться?!

— Конечно, должна, — убежденно сказал я. — Тем более — здесь! Эта тайга, говорят, на диво богата. О ней, знаешь, сколько легенд?

— Знаю, — махнул он рукой. — Мои предки на север попали еще при патриархе Никоне. Тогда здесь в „каменных людей" верили, „Золотую Бабу" искали…

— Ее, кажется, искали в низовьях Оби?

— Сначала там, а потом повсюду… Был, понимаешь ли, слух, будто самоеды увезли ее тайком вниз по реке Туруханке. Стало быть, на Енисей. Тогда-то и хлынул сюда народ. Что говорить, легенд было много!

— И если вдуматься, были они не зря!

— Да, пожалуй.

— Золотую Бабу не нашли, ладно. Но весь этот край действительно оказался золотым.

— Да, — повторил Семен, — пожалуй… Вообще-то жить здесь можно было бы, если б не мешали. — Он коротко вздохнул. — Мешают уж очень. Мочи нет.

— Это ты о ком? — спросил я, понижая голос. — О начальстве? О местных бюрократах?

— И о них тоже, — усмехнулся Семен. — Но тут всякого дерьма хватает… Народ, понимаешь ли, зажат, как в тисках. С одной стороны начальнички, с другой — жиганы.

Он отхлебнул пива, утер губы ладонью. И помолчав:

— Есть у меня дружок, Иннокентий Бровкин. Тоже, как и я, все время бедствовал, искал свой фарт.[26] А когда наконец нашел — жиганы его в тайге прихватили. И все золотишко забрали. Все! Подчистую! Без жалости! Ну, а в конторе ему не поверили, решили, что он схитрил, обманул… Ну и оформили на него уголовное дело.