Психолингвистика - P. Фрумкина

Один из кенгуру — старый крупный самец, раздраженный лаем собаки, бросился за ней. Та попыталась укрыться за лошадью, на которой сидел Оливер. Тогда кенгуру бросился уже на Оливера. Он схватил всадника передними лапами за плечи и сбросил его на землю.

Оливер вскочил на ноги и схватил кенгуру, пытаясь помешать ему опереться на хвост и таким образом принять устойчивое положение. Кенгуру когтями задних лап в клочья порвал на скотоводе пиджак и толстый свитер. Наконец Оливеру удалось зайти сзади кенгуру и свалить его. Однако он и сам не устоял на ногах и вместе с кенгуру прокатился по крутому склону горы примерно 35 метров и упал в ручей. Схватка продолжалась и в ручье, пока Оливер не изловчился схватить камень и нанести несколько сильных ударов по голове кенгуру. Кенгуру был убит.

Комментируя происшествие с Оливером, мельбурнский зоолог Кэвенег заявил, что кенгуру, особенно старые самцы, нападают на человека, когда они, как говорится, приперты к стене и им некуда деться.

Я не помню, сказал Кэвенег, чтобы такие нападения кончались гибелью человека, но имеется много случаев, когда кенгуру наносит человеку раны.

Решение задачи состоит в том, чтобы из всех предметов выбрать один, а именно свечу. Ее следует поставить на конец линейки, и после того, как "весы" придут в состояние равновесия, зажечь ее (в кучке предметов есть коробок спичек). Поскольку при горении свеча теряет в весе, весы медленно, "сами собой" выйдут из состояния равновесия.

ПРИЛОЖЕНИЯ

ПРИЛОЖЕНИЕ 1. ТЕКСТЫ

Ж. Пиаже. Фрагменты из гл. V "Основные характеристики логики ребенка" книги "Суждение и рассуждение ребенка"[1]

…Логическая деятельность — это процесс доказывания, поиск истины. Когда же мы чувствуем потребность в проверке правильности своих мыслей? Такая потребность не родится сама по себе и возникает довольно поздно.<…>Мысль начинает служить непосредственному удовлетворению потребностей гораздо раньше, чем принуждает себя искать истину.<…>Это наблюдали все авторы, изучавшие детские игры, детские самоотчеты и детскую мысль.<…>А ведь мышление ребенка до 7–8–летнего возраста погружено в ситуацию игры, — до этого возраста вообще чрезвычайно трудно отличить детскую выдумку от мысли, выдаваемой за правду.<…>

Когда мысль отказывается от непосредственного удовлетворения и от игры и отдается бескорыстному любопытству по отношению к самим вещам (а такое любопытство появляется весьма рано, наверное, с 2–3–трехлетнего возраста), то даже тогда ребенок обладает удивительной способностью сразу же верить своим собственным мыслям. Видимо, если мы стараемся проверить наши высказывания, то делаем это не для самих себя.

Что поражает прежде всего в ребенке до 7–8 лет, так это его необыкновенная самоуверенность. Когда ребенку 4–5 лет показывают… два ящичка одинакового объема и спрашивают: "Который тяжелее?", ребенок сразу же отвечает: "Вот этот", даже не попытавшись взвесить эти ящички на руке!

И так во всем. "Я это знаю" — вот единственное доказательство, которым пользуется детская логика. Конечно, ребенок постоянно задает вопросы, но до 7–8 лет значительное число задаваемых вопросов — риторические: ребенок сам заранее знает ответ и дает его, часто не ожидая ответа от старших. Столь сильная уверенность характеризует период, который Жане назвал "стадия безусловной веры". Следует еще раз напомнить, что даже опыт не может отрезвить детские умы, настроенные подобным образом; виноваты вещи, но никак не сами дети.

Дикарь, призывающий дождь при помощи магического обряда, объясняет свою неудачу влиянием злого духа. Согласно меткому выражению, в примитивном обществе человек непроницаем для опыта. Опыт разуверяет его лишь в отдельных, весьма конкретных практических ситуациях, возникающих в сфере земледелия, охоты или иной практической деятельности, но подобный "частичный" контакт с реальностью нисколько не влияет на характер мышления.

Это можно сказать и о детях, что объяснимо: все их материальные нужды обеспечены заботами родителей, так что, пожалуй, только в играх, когда нужно действовать руками, ребенок знакомится с сопротивляемостью вещного мира. А в плоскости словесного выражения всякая мысль предстает как продукт веры.

У ребенка 6–7 лет… мы постоянно наблюдаем убежденность в том, что природа — реки, озера, горы, море, скалы — "изготовлены" людьми. Все это совершенно бездоказательно: ведь ребенок никогда не видел людей, роющих озеро или строящих скалы. Ну и что? Ребенок использует слова для реконструкции той действительности, которая не представлена в его личном опыте, опираясь на доступную его восприятию реальность, — он видел каменщика, кладущего стену, или землекопа, роющего канаву. Так что вполне понятно, почему существующий порядок вещей так или иначе ставит вопрос о необходимости логической проверки: ведь сама реальность обрабатывается умом. Притом ребенок на самом деле не входит в настоящий контакт с этой реальностью, ибо он не трудится. Он играет с вещами или верит в их устройство, не исследуя их.

Каким же образом все–таки у ребенка рождается необходимость в проверке своей правоты? Ясно, что столкновение нашей мысли с чужой вызывает в нас сомнение и потребность в доказательстве. Без наличия других сознаний собственная неудача в сфере практики привела бы нас к еще большему развитию фантазии и к бреду. В нашем мозгу постоянно возникает множество ложных идей, странностей, утопий, мистических объяснений, подозрений, преувеличенных представлений о возможностях нашего "Я", но все это рассеивается при соприкосновении с себе подобными. Нужда в контроле и проверке коренится в социальной потребности — усвоить мысль других людей и сообщить им нашу собственную мысль, убедить их. Доказательства рождаются в споре.

…Таким образом, спор является нервом верификации: логическое рассуждение есть спор с самим собой, т. е. спор, воспроизводящий внутренние черты настоящего спора. Ш. Блондель еще раз подкрепил эти утверждения, показав, что больная мысль родится именно от неспособности данного индивида подчиниться социальным регуляторам. Язык и дискурсивное мышление являются продуктами обмена между индивидами… Если индивид не может вместить свою личную мысль и свою деятельность в общую схему, если он отказывается думать социально, то самый факт этой изоляции отнимает у мысли ее логическую структуру.<…>

Поэтому, чтобы понять логику детей, нам нужно было сначала попытаться понять, как дети сообщают другим свои мысли и как они стараются сообразовываться с мыслями других. А для этого не следовало начинать с обмена мыслями между детьми и взрослыми. Это тоже важно, но это уже другая задача. Ибо в паре ребенок–взрослый роли говорящих заведомо неравны. Ребенок чувствует себя во всем слабее взрослого. Но в то же время у ребенка долго остается ложное впечатление, что взрослый его вполне понимает.

Поэтому ребенок не станет стараться уточнить свою мысль, разговаривая со своими родителями, и, наоборот, из речей взрослых он удержит лишь то, что ему понравится, раз уж невозможно проникнуть в мир "больших". Ни из чего не следует, что детские "верования" остаются неизменными и когда ребенок остается один, и во время общения со взрослыми.<…>Поэтому оставим пока в стороне вопрос об обмене мыслями между детьми и взрослыми и удовольствуемся результатами, полученными из наблюдений за разговором между детьми: если ребенок чувствует потребность социализировать свою мысль, то эта потребность получит полное удовлетворение, будь у ребенка друзья его возраста, с которыми он ежедневно видится и играет, не стесняясь и не сдерживая себя.

Так вот, опыт показал нам, что мысль ребенка как раз является промежуточной между аутичной и социализированной мыслями. И мы назвали мысль ребенка эгоцентрической, желая подчеркнуть, что эта мысль остается аутичной по своей структуре, но она уже не нацелена исключительно на удовлетворение физиологических потребностей или потребностей в игре.<…>

Эгоцентрический характер детской мысли как феномен проявился в трех сериях наших наблюдений, на которых здесь мы не будем останавливаться подробно….Мы записывали в течение месяца в "Доме малюток" (это школа–лаборатория при Институте Ж. Ж. Руссо в Женеве) язык нескольких случайно выбранных детей. При этом мы заметили, что еще между 5 и 7 годами от 44 до 47% детских высказываний остаются эгоцентрическими, хотя эти дети могли мастерить, играть и говорить, как им было угодно. Между 3 и 5 годами мы получили от 54 до 60% эгоцентрических высказываний.

В противоположность вопросам, приказаниям и рассказам, такие высказывания состоят главным образом из монологов, образуя некий псевдоразговор, или "коллективный монолог", во время которого каждый собеседник говорит для самого себя, не обращая внимания на других и не отвечая им. Стало быть, функция этого эгоцентрического языка состоит в том, чтобы озвучить свою мысль или свою активность. Здесь еще есть нечто от того "крика, сопровождающего действие", о котором писал Жане в своих этюдах о языке. По крайней мере эти "реплики" очень далеки от того, чтобы служить для настоящего обмена мыслями. Такова значительная часть детской речи. Это свидетельствует об известном эгоцентризме самой мысли ребенка. Мы–то слышим лишь слова, которыми ребенок ритмизирует свою собственную деятельность, но помимо этого ребенок, несомненно, хранит про себя огромное количество невысказанных мыслей. А мысли эти потому и не высказываются, что ребенок не имеет для этого средств; нужные средства развиваются лишь под влиянием необходимости общаться с другими и становиться на их точку зрения.