Радищев - Борис Евгеньев

Пушкин в письме к писателю-декабристу Александру Бестужеву сожалел, что тот в обзорной статье о русской литературе не упомянул о Радищеве:

«Как можно в статье о русской словесности забыть Радищева? Кого же помнить будем?..»

Сам Пушкин хорошо «помнил» Радищева. В библиотеке Пушкина, как известно, имелся экземпляр радищевского «Путешествия» в сафьяновом переплете. Пушкин не раз пытался «напомнить» русскому народу о Радищеве в своих статьях, которые при жизни поэта не могли увидеть света. Министр просвещения граф С. С. Уваров нашел «совершенно излишним возобновлять память о писателе и книге, совершенно забытых и достойных забвения».

Образ Радищева всю жизнь волновал Пушкина. В ранней своей юности он начинает работать над поэмой «Бова», выражая сомнение: «но сравняюсь ли с Радищевым?», двумя годами позже пишет оду «Вольность», послужившую одной из главных причин его ссылки на юг. С радищевской силой звучат знаменитые строфы «Деревни»:

…Среди цветущих нив и горДруг человечества печально замечаетВезде невежества губительный позор.Не видя слез, не внемля стона,На пагубу людей избранное судьбой,Здесь барство дикое, без чувства, без закона,Присвоило себе насильственной лозойИ труд, и собственность, и время земледельца.С поникшею главой, покорствуя бичам,Здесь рабство тощее влачится по браздамНеумолимого владельца.Здесь тягостный ярем до гроба все влекут,Надежд и склонностей в душе питать не смея,Здесь девы юные цветутДля прихоти бесчувственной злодея;Опора милая стареющих отцов,Младые сыновья, товарищи трудов,Из хижины родной идут собой умножитьДворовые толпы измученных рабов…

Не о Радищеве ли вспоминает молодой поэт в этом стихотворении, когда говорит;

О, если б голос мой умел сердца тревожить!Почто в груди моей горит бесплодный жарИ не дан мне в удел витийства грозный дар?

Безотрадные картины села Горюхина, мастерски, с глубоким знанием народной жизни изображенные Пушкиным, во многом напоминают сцены из «Путешествия».

Сближает Пушкина с Радищевым их общий горячий интерес к пугачевскому восстанию, как к проявлению подлинно народного движения борьбы и протеста. Несмотря на цензурные затруднения, Пушкину удалось в «Истории Пугачева» и в «Капитанской дочке» нарисовать правдивый образ самого Пугачева как представителя восставших народных масс.

И, наконец, в одном из вариантов своего стихотворения «Я памятник себе воздвиг нерукотворный» — стихотворения, в котором он осмысливает весь свой жизненный путь и свое значение как поэта, Пушкин снова вспоминает Радищева:

И долго буду тем любезен я народу,Что звуки новые для песен я обрел.Что вслед Радищеву восславил я Свободу,И милосердие воспел, —

утверждая тем самым значение Радищева как борца за свободу, свою близость к нему и его идеям.

Н. А. Добролюбов и Н. Г. Чернышевский высоко оценивали революционный подвиг Радищева.

«Книга Радищева составляла едва ли не единственное исключение в ряду литературных явлений того времени, и именно потому, что она стояла совершенна одиноко, против нее и можно было употребить столь сильные меры», — пишет Добролюбов. Чернышевский указывал, что «Новиков, Радищев, еще, быть может, несколько человек, одни только имели тогда то, что называется ныне убеждением или образом мысли»[119].

А разве некрасовская муза «мести и печали» не близка по своему духу Радищеву?

Раскроем бессмертные книги великих русских революционных демократов и с волнением, подымающим и облагораживающим душу, прочтем их высказывания о родине, о русском народе, о его славном будущем.

«…Я всеми фибрами своей души принадлежу русскому народу; я работаю для него, он работает во мне, и это вовсе не историческая реминисценция, не слепой инстинкт и не кровная связь, а следствие того, что я сквозь кору и туман, сквозь кровь и зарево пожаров, сквозь невежество народа и цивилизацию царя, вижу огромную силу, важный элемент, вступающий в историю рядом с социальной революцией, к которой старый мир пойдет волей-неволей, если он не хочет погибнуть или окостенеть…» (Герцен).

«…Любить свою родину — значит пламенно желать видеть в ней осуществление идеала человечества и по мере сил своих споспешествовать этому…» (Белинский).

«…Содействовать славе не преходящей, а вечной своего отечества и благу человечества — что может быть выше и вожделеннее этого…» И еще: «…Я нисколько не подорожу жизнью для торжества своих убеждений, для торжества свободы, равенства, братства и довольства, уничтожения нищеты и порока, если б только был убежден, что мои убеждения справедливы и восторжествуют, и если уверен буду, что восторжествуют они, даже не пожалею, что не увижу дня торжества и царства их, И сладко будет умереть, а не горько…» (Чернышевский).

«…Наша родная Русь более всего занимает нас своим великим будущим, для которого хотим мы трудиться неутомимо, бескорыстно, горячо… Да, теперь эта великая цель занимает меня необыкновенно сильно…» (Добролюбов).

Разве не слышен в этих словах голос «гражданина будущих времен» — голос Радищева? Разве эта непоколебимая вера в победу правого дела не его вера? Разве эта готовность к самопожертвованию во имя родины не его нравственный завет?

Образ Радищева, великого русского писателя-революционера, приводился большевиками как пример честного, правдивого и свободного писателя. В листовке петербургских большевиков, посвященной 200-летию русской печати, говорилось о Радищеве:

«Там, где есть еще самодержавие, не может быть свободы мысли и слова. Вместе они не могут ужиться. Выход из положения может быть только один, и это давно уже поняли все честные, правдивые, свободные писатели. Первый это понял писатель Радищев 100 лет тому назад. Он написал книгу «Путешествие из Петербурга в Москву», в которой описал бедствия крепостных крестьян, виденные им на пути, описал злоупотребления и грабежи правительственных чиновников. Зная, что ему ни за что не позволят опубликовать эту книгу открыто, он сам, собственными руками напечатал ее в своей потайной типографии и распространил ее в публике. Это была первая книга на русском языке, не оскверненная цензурой, первая революционная попытка взять силою ту свободу слова, которую царское самодержавие отняло у русского народа…» (3 января 1903 г.)[120].