Памятное. Новые горизонты. Книга 1 - Андрей Громыко

Мне приходилось встречаться и беседовать с ним. Он интересно рассказывал об обстановке в кругах эмиграции, делился своими впечатлениями об уровне медицины в США. Особенно вдохновлялся он, когда мы заводили речь об идее продления жизни человека.

– Лучшей темы для приятной беседы найти нельзя, – говорил он и принимался рассказывать о своих теориях омоложения организма.

– А не могли бы вы привести примеры с результатами ваших опытов? – спрашивал я.

Он их приводил; однако, скажу прямо, они не казались убедительными. Во-первых, их, судя по всему, было не так уж и много, а во-вторых, речь шла о явлениях неприметных, судьба людей, подвергшихся операции, да и результаты медицинского воздействия на них со стороны профессора оставались малоизвестными широкой публике.

Задал я ему однажды вопрос:

– А как вы начали заниматься проблематикой геронтологии?

Он лукаво улыбнулся:

– Совершенно случайно.

И рассказал интереснейшую историю.

– Задолго до этой войны мне как-то довелось побывать в Египте, – поведал он. – Я посетил район пирамид возле Каира. Неподалеку от знаменитой пирамиды Хеопса был ресторан, в основном его посещали туристы. Вошел в него и сразу же обратил внимание на странный вид одного из официантов. Человек этот, если судить по походке и быстрым четким движениям, был, бесспорно, молод, но его внешность, особенно дряблая кожа лица и рук, совершенно сбивала с толку: казалось, что передо мной старик. Пришел я туда еще как-то раз. Каково же было мое удивление, когда я заметил еще трех официантов, по внешним признакам в точности похожих на того, который уже встречался здесь ранее. Интересно?

Рассказчик вопросительно посмотрел на меня. Я не стал скрывать:

– Очень интересно.

Это его, как мне показалось, вдохновило, и он продолжал:

– Как медик, я стал наводить справки, выяснять, в чем тут дело и что же это за люди. Оказалось, что им еще в детском или отроческом возрасте были сделаны операции, которые их фактически изуродовали как мужчин. Так, выяснилось, фараоны поступали еще в Древнем Египте. Эту, с позволения сказать, «традицию» уже в новое время продолжил королевский двор современного Египта. И тут я задумался над тем, нельзя ли устранить это уродство, нельзя ли помочь этим людям, можно ли вместо того, чтобы убыстрять процесс старения кожи и самого человека, сделать так, чтобы этот естественный биологический процесс замедлить и даже обратить вспять? И вскоре дал себе слово: посвятить жизнь решению этой задачи. Все, что я делал в научном плане в дальнейшем в Европе, точнее, во Франции, а затем в США, было подчинено именно этому.

Профессор С.А. Воронов прислал мне в посольство на память свою книгу с автографом, изданную в Америке на английском языке. Эта книга и сейчас находится в моей домашней библиотеке. У нее броское название «От кретина к гению». Не берусь судить о ее научных достоинствах, но читается она как захватывающий роман. Высказанные им мысли, видимо, спорны с научной точки зрения, хотя и занятны, даже увлекательны с чисто человеческой.

Его приглашали к нам в посольство и на приемы. Сергей Александрович всегда приходил на них со своей женой-француженкой. Сам он был высокого роста, производил впечатление атлета. На первый взгляд казалось, что он молод, но его возраст выдавала абсолютно седая голова. Его жена, блондинка, пожалуй, не уступала ему в росте, но была по крайней мере вдвое моложе.

Держался Воронов корректно. Он считал себя человеком далеким от политики, однако в среде русской эмиграции проводил самую настоящую политическую работу – рассказывал правду об успехах нашей страны и в довоенный период, и на фронтах, собирал средства в помощь советскому народу, раненым воинам Красной армии, в общем-то вел себя как настоящий патриот земли российской. В годы войны вдали от родины он жил с пользой для нее. Мы в посольстве были признательны ему за это.

Воронов принадлежал к числу тех эмигрантов, в груди которых билось сердце патриота. Будучи оторванными от родины в силу разных причин, чаще не связанных с политикой, они во многом жили мыслями и чувствами своего народа. Эти переживания хорошо выражены в литературных произведениях и письмах из-за рубежа А.Н. Толстого, А.И. Куприна, И.А. Бунина и других известных писателей.

Экс-академик и генерал-патриот

Советские люди старшего поколения, возможно, помнят, как в тридцатых годах наша печать выступала с осуждением поступка академика В. Ипатьева. Он был крупным специалистом в области химии. Выехав в командировку в США, Ипатьев не возвратился. Повел он себя, разумеется, антипатриотически. И конечно же за рубежом наши недруги это использовали не на пользу Советскому государству.

Академия наук СССР, научная общественность нашей страны выразили законное возмущение действиями ученого, который имел все возможности для плодотворной работы на родине. Стало ясно, что он погнался за «длинным долларом». Советские ученые справедливо заявляли, что себя как специалиста он продал за деньги.

Много лет в нашей стране, да и в советском посольстве в Вашингтоне ничего не слышали о деятельности Ипатьева в США. Вдруг в 1944 году он объявился и попросился на прием к советскому послу. Пришлось подумать, стоит ли его принимать. А он несколько раз звонил и все настойчивее повторял свою просьбу. Дежурный по посольству начинал очередной доклад с необычной фразы:

– Опять Ипатьев…

Я согласился его принять.

В кабинет вошел человек выше среднего роста, плотный, довольно подвижный для своего возраста, а на вид ему было по крайней мере лет семьдесят пять.

Он начал, что говорится, с места в карьер:

– Вы обо мне слышали. Моя фамилия Ипатьев. Я пришел с повинной.

Хоть стаж работы в посольстве у меня уже считался порядочным и различных историй за рубежом приходилось слышать немало, этот посетитель все же удивлял. Вроде бы должен он получать, думалось, свои деньги, за которыми погнался. А он, словно читая мои мысли, говорил:

– Я совершил в жизни крупную ошибку, покинув Советский Союз. Черт меня попутал! И никаких этих заморских денег мне не надо…

Я в ответ заметил:

– Если черт может сбивать с толку ученых, то это очень плохо, разумеется, для ученых, а не для черта. Кстати, ваше сравнение с чертом весьма уместно. Вспомните, что проделывал он с Фаустом у Гёте.

Ипатьев, конечно, не собирался воспринимать литературные сравнения. Он знал, зачем шел сюда, и решил, не теряя времени, высказаться до конца по главному для него вопросу, видимо опасаясь, что его могут не дослушать, не понять. Говорил он убежденно:

– Прошу понять: я пришел не для того, чтобы жаловаться на свое материальное положение. Мне не приходится жаловаться на условия моей работы здесь, в Штатах. Мне дали лабораторию, она находится в Чикаго, и я вполне успешно ею руковожу. Все, что в ней делается под моим руководством, высоко ценится и в научном мире, и в кругах администрации. Мы работаем над получением высокооктанового бензина, который идет на нужды прежде всего военной авиации. Точнее говоря, речь идет о научно-исследовательской деятельности, которая связана с производством этого вида горючего. Но меня не перестают мучить угрызения совести: как же так, я, ученый, из страны, которая дала мне все – образование, ученую степень, положение в науке, я же из Советского Союза, а результаты моего труда присваиваются другой, чужой мне страной, хотя она и является сейчас союзницей СССР в войне.