Доказательство Канта - Елена Янова

Гений скривился так, что мне стало немножко страшно за него, и ответил:

— Она не человек. Она женщина! Женщина и наука, что может быть страшнее!

Я вспомнил, что никогда не видел у него в лаборантах ни одну девушку, и пораженно спросил:

— Вы шовинист?

Тайвин покосился на меня, глубоко вдохнул, выдохнул и сказал:

— Честер, прежде чем употреблять какой-то термин, вам стоило бы детальнее ознакомиться с его дефиницией. Шовинизм — это проповедь превосходства конкретной нации, обосновывающая право на дискриминацию и угнетение других наций. А то, что вы имели в виду, называется мизогиния. И нет, вы зря меня причисляете к стану женоненавистников. Девушки могут быть чрезвычайно талантливы, и Максимиллиана — прекрасный тому пример. Но я не знал, не знаю и, пожалуй, не хочу ничего знать о взаимоотношениях прекрасного пола с наукой. И не надо приводить мне в пример Склодовскую-Кюри, Ковалевскую или Ли Чу Янь! Это скорее исключение, подтверждающее правило.

Я обескураженно кивнул. В самом-то деле, чего я лезу, раз такой –умный, пусть сам и разбирается.

На следующий день в научном отделе я заметил прекрасное видение, обрамленное каштановыми кудряшками, к которому аки пчелы к цветку липли лаборанты, и только головой покачал. Попал ты, очкастый, вот как есть попал.

Интерлюдия 10

Теоремы и аксиомы

Отсидев в карантине неделю, я здорово обозлился на свой организм, что так не вовремя и нелепо меня подвел, да и на очкастого тоже за компанию. Мог бы с банальной аллергией меня в каземат и не прятать, невелика беда. Обчихал бы я окружающих, пару дней походил с распухшим носом, никто б не помер. И в то же время я отдавал себе отчет в том, что решение стратегически верное: мало ли, что я мог с собой притащить.

Меня периодически навещала Макс, с которой мы за неделю карантина нашли много общих тем для разговора — от превратностей жизни в разных районах и на разных уровнях Девятого, Московского мегалополиса, до схожих вкусов в научной фантастике. Спустя неделю таких разговоров недопониманий, возникших было на почве идиотской ситуации со скорпикорой, практически не осталось, и мы здорово приблизились если не к дружбе, то к взаимной предрасположенности.

В остальное время я старался читать как можно больше отчетов от научной группы и смотреть на выходы моих будущих сослуживцев, делая пометки и мотая на ус их ошибки и успехи, просчеты и достижения. Информацию мне доставляли по очереди то Тайвин, то Роман, иногда и рыжие близнецы забегали и с хитрыми улыбочками снабжали меня свежими сплетнями.

В конце вынужденной изоляции я готов был просочиться наружу из узкого окошечка изолятора или раствориться на волне переговорника, через который со мной сообщался внешний мир, и волшебным образом конденсироваться на воле. Бедственное мое душевное состояние спас Тайвин. Я, медленно закипая от вынужденного безделья, досматривал очередную порцию объемных голограмм в полную величину, насколько это позволял объем изолятора, и пробовал прорешать в движении ошибки первопроходцев. И тут понял, что за мной наблюдают — из пресловутого окошечка на меня уставились прямоугольные очки.

Я обрадовался и свернул запись. Дверь в камеру с едва слышным свистом втянулась в стену, и в карантинную зону шагнул ученый во всей красе — в наглаженном деловом костюме, идеально сидящей рубашке и столь же идеальном халате. Внезапно не в белом, изолирующем все и вся защитном комбинезоне, который я ехидно обозвал вместе с ученой начинкой «песец» — в честь известного северного зверя и приходящих с ним неприятностей. «Песцы» в лице Тайвина и его лаборантов всю неделю бесились и злобно отшучивались от моих подколок, но дело свое знали, регулярно подвергая меня забору крови и разным медицинским осмотрам.

Я здорово удивился, но решил помолчать и послушать.

— Честер, карантин окончен, — с порога заявил штатный гений. — Я полагаю, что мы узнали достаточно для прекращения вашей индивидуальной аллергической реакции на перманентной основе.

— Благодетель! — не выдержал я, делано всплеснул руками и сделал попытку бухнуться на колени.

Ученого устроенный цирк не очень впечатлил. Он хмыкнул и произнес:

— Вас работа ждет, Честер, а вы дурака валяете. Вот ваш антигистаминный препарат, примете сегодня и в течение пяти дней по капсуле, и мучения ваши будут закончены.

— Как, совсем? — сделал я большие глаза. — Хотя бы завещание дайте написать.

Ученый еще раз хмыкнул — успел меня неплохо изучить, — протянул мне ярко-синюю капсулу и с сарказмом парировал:

— Это вы всегда успеете, а пока времени на это нет. Впрочем, можете устно меня проинструктировать, как распределить ваш нехитрый скарб, с удовольствием побуду в роли душеприказчика.

Я ухмыльнулся в ответ и спросил более серьезно:

— Последствия какие-то от вашей чудо-пилюли будут? Я свободен?

— Надеюсь, что нет. В смысле последствий. Состав не совсем, м-м-м… как бы это сказать… изученный, но фармсовместимость препаратов высокая, а риск побочных эффектов невелик. По крайней мере, я так думаю. Так что, выходите или подождете, пока очередник отцветет?

— Вверзаюсь во тьму кромешную на ваш страх и риск, — я схватил пилюлю и проглотил, пока не отняли.

— Запейте, — в руках у ученого непонятно откуда материализовался стаканчик с водой, и я последовал указанию. — И запомните на будущее, любое пероральное лекарственное средство нужно принимать с большим количеством жидкости, желательно