Венчание с бесприданницей - Анастасия Туманова

Новый шквал рыданий заглушил её голос. Мгновение Аннет свирепо смотрела на содрогающиеся плечи кузины. Затем налила в стакан воды из графина, резко стукнула им по столу перед Александрин и вышла из комнаты.

Довольно быстро безутешные рыдания смолкли, и страдалица – босая, в ночной сорочке – спрыгнула с постели на пол. Воробьи за окном продолжали радостно гомонить. Александрин с ненавистью посмотрела на них, хлюпнула распухшим носом и, подбежав к двери, закрыла её изнутри на щеколду. После этого на цыпочках кинулась к комоду и принялась один за другим выдвигать ящики. На пол посыпались ленты Аннет, гребни, заколки, бархотки и перчатки. Александрин досадливо отодвигала их ногой, продолжая поиски. Искомое обнаружилось под стопкой батистовых платков: письмо, подписанное твёрдым, хорошо знакомым почерком: «Варваре Трофимовне Зосимовой от гвардии подпоручика Сергея Тоневицкого».

Письмо было не запечатано: свои записки к Варе Сергей обычно вкладывал в письма к сестре, и Аннет охотно относила их по назначению. Бросив опасливый взгляд на дверь, Александрин присела на край постели, развернула голубой лист и принялась читать.

Письмо было длинным, и Александрин ещё несколько раз принималась всхлипывать и яростно шептать: «Ах тварь, тварь, бессовестная девка, холопка!» – прежде чем дочитала до конца. Закончив, она зло отшвырнула листок, вскочила и принялась ходить по комнате от стены к стене. В дверь осторожно постучали: это была горничная, призывавшая к завтраку.

– Да оставь же меня в покое, дура, я не буду завтракать! – завопила Александрин. Из-за двери послышался сокрушённый вздох, затем раздались удаляющиеся шаги. С минуту девушка ненавидяще смотрела на запертую дверь. Затем обвела взглядом комнату и поспешно принялась заталкивать разбросанные вещи обратно в комод. После этого она спрятала под подушку чужое письмо, отперла дверь и позвала горничную: одеваться.

Вопреки опасениям Аннет, солнце после завтрака не скрылось. Правда, неяркие лучи совсем не грели, в низинах у леса так и остались лежать полосы недавно выпавшего первого снега. Но рябины в перелеске весело горели багряными кистями, и, словно перекликаясь с ними, пламенела в низких лучах солнца калина на опушке. Клёны и липы в большой аллее давно облетели, но рыжие и золотистые листья ещё лежали кое-где на пожухшей траве. Александрин быстро шла по пустой аллее, сжав тонкие губы и сдвинув брови – отчего её лицо сделалось постаревшим и отталкивающим. Пальцы её, сжимавшие небольшой, расшитый бисером ридикюль, побелели в суставах. Выйдя в маленькую калитку на задворках сада, она выбралась на полевую дорогу и пошла по ней в сторону деревни Гнатово.

Трофим Зосимов был дома: рубил дрова возле избы. Берёзовые чурбачки с весёлым треском разлетались в стороны из-под его топора. За их полётом наблюдали из собачьей будки лопоухие рыжие щенки. Из открытого хлева доносилось низкое мычание. Навоз с маленького двора был аккуратно собран в кучу у забора, в которой самозабвенно ковырялся чёрный петух с выщипанным хвостом. На заборе висели выстиранные разноцветные половики; их с интересом трогал лапкой дымчатый котёнок. Александрин через забор брезгливо осмотрела всё это хозяйство и решительно вошла в открытые настежь ворота.

Зосимов заметил гостью и, всадив топор в выщербленную колоду, неторопливо поклонился.

– Здравствуйте, барышня. Чем служить вашей милости могу?

– Ты мне совершенно не нужен, – процедила сквозь зубы Александрин, глядя поверх головы Зосимова на забор с половиками. – Позови свою дочь.

– Варвара, изволите видеть, к лесу пошла, болотце с утками с натуры пишет, – улыбнулся Трофим. – Но если в ней сильная нужда имеется, так я за ней пошлю.

– Никакой нужды в твоей девке у меня нет! – Александрин яростно дёрнула завязки ридикюля и выхватила из него кое-как сложенное письмо. – Вот, можешь передать ей в руки! Или сам почитать на досуге! И напомнить ей, что она хамка и мужичка, которая не смеет морочить голову барину! Чересчур много вы о себе возомнили!

– Барышня, господь с вами, что это вы такое… – изумлённо начал было Трофим, но, увидев слёзы на глазах Александрин, осёкся.

– Твою бесстыжую Варьку надобно драть на конюшне, чтобы выбить дурь!!! – выпалила, уже давясь слезами, Александрин и, повернувшись, бросилась прочь. Скомканное письмо осталось лежать возле калитки. Из-за забора уже выглядывала голова любопытной соседки.

– Игнатьич, это чего барышня бобовинская разорялася? До Варьки, что ль, твоей дело какое?

– Ступай, Прасковья, тебя не касаемо, – строго сказал Зосимов. Нагнувшись, поднял письмо, аккуратно разгладил его на ладони и пошёл в избу. Там, достав из-за божницы очки, сел у окна и принялся читать письмо подпоручика Тоневицкого.

Читал Зосимов долго. Иногда он хмуро, недоверчиво улыбался; время от времени на его переносице появлялась глубокая морщина. Солнце ушло из окна, и в небольшой, чисто убранной горнице с выскобленным столом потемнело. Дымчатый котёнок, крадучись, перебрался через порог и, подойдя к Трофиму, стал настойчиво трогать его лапкой. Но хозяин не отзывался. Закончив чтение, он некоторое время сидел задумавшись, тяжело опершись локтем о стол и ероша ладонью густые седоватые волосы, в которых запутались берёзовые щепочки. Котёнок ластился к нему, нетерпеливо мяукая, и Зосимов машинально погладил его. Затем тщательно сложил письмо, засунул его вместе с очками за божницу и вышел на двор.

Варя вернулась к обеду, когда солнце тусклым шаром повисло в ветвях рябин, а с севера потянуло пронизывающим холодом и над холмами появились длинные, свинцово-серые тучи. «Ну вот, сейчас польёт… – слегка огорчилась девушка, поёживаясь от резкого ветра. – Что ж… Известно, осень. Скоро и санный путь будет». Но тут же она улыбнулась: полотно «Утки на болоте» было закончено, и Варя чувствовала, что ей полностью удалось то, что она хотела. По сравнению с этим замёрзшие пальцы и промокшие ноги казались чепухой. «Подумаешь, сейчас щи из печи выну, у нас с тятей и хлеб есть… А после и постирать успею, вода-то не замёрзла ещё… А ведь скоро! Можно будет первый ледок писать!» При мысли об этом Варя широко улыбнулась, отстранила с визгом скачущих вокруг неё щенят и позвала:

– Тятя! Тятенька!

Отец отозвался из избы. Варя торопливо вытерла ноги о половик и вошла в дом. После дневного света глаза её долго не могли привыкнуть к полумгле дома. Когда же ей вновь отчётливо стали видны лавки, крытые одеялами, ткацкий станок в углу, большой ящик с красками и холстами и картины на бревенчатых стенах, Варя увидела и отца. Тот сидел за столом, на котором были разложены монеты и ассигнации.