Декоратор. Книга вещности. - Тургрим Эгген

— Ты часом не встретила ли другого мужчину? — спрашиваю я.

Она вспыхивает. Едва не опрокидывает чашку, кладёт ногу на ногу. Насколько я знаю, так действует бессознательный защитный механизм.

— Этого бы не случилось, если бы я не мучилась из-за нарастающего между нами отчуждения, — признаётся Катрине.

Она обезоруживающе улыбается — видно, облегчение сильнее стыда. Если ей вообще-то стыдно.

— А как ты догадался?

— Ты никогда не умела ничего от меня скрывать.

— Наверно. Правда, скрывать было особо нечего.

— И насколько это серьёзно?

— Серьёзно? Да ты что! Один-единственный разок, в эти выходные. Я ужасно раскаиваюсь, Сигбьёрн.

Сейчас она откровенна. И наконец-то глядит в глаза.

— Кто он? — спрашиваю я.

— С работы. Начальник производства. Он швед, лет сорока пяти. Обходительный, наверно сексуальный, но меня он никогда с этой стороны не интересовал, до последнего раза. Так получилось. Мы сидели в отеле, в баре, пили, и я почувствовала себя страшно одинокой. Одинокой и пьяной. Через это все глупости и творятся!

Она нервно смеётся. Я вижу, она не рассчитывала на такую спокойную реакцию с моей стороны. Не желаю озвучивать, как она себе это представляла. Ещё б ей было не перепугаться при виде пистолета.

— Оно того стоило?

— Стоило? Невозможно сказать. В тот момент — да. Надеюсь, ты не обидишься, если я признаюсь, что было замечательно. Мы резвились долго, сам знаешь, как это бывает с новым партнёром. В несколько заходов. Но самым потрясающим было внимание. Безраздельное внимание. Мне кажется, ты мне его давно не уделял.

— Я ценю твою честность, — отвечаю я, пытаясь вызвать в сознании картинки, разжигающие ревность. Катрине захлёбывается криком в комнате отеля. Её легко представить. Телевизор, минибар, огромная кровать, кресло или два. Вид на Виктория-харбор и детище И. М. Пея. Чужой мужчина, исполняющий все её фантазии. Интересно, матерился он по-шведски? Нет, с ревностью ничего не выходит.

— Это больше не повторится, — продолжает она. — Я уже решила.

— Откуда ты знаешь?

— Нет, но... Во-первых, он женат. Во-вторых, мы не так часто пересекаемся. И потом, это не было настолько божественно. Но я подумала, что ты должен знать.

— Мало того, ещё и разделить вину, если я верно понял, — говорю я.

Она теряется.

— Конечно, твоей вины здесь нет. Она целиком моя. Но я хочу сказать, что такого могло и не случиться. Если б дома всё было нормально, мне б и в голову не пришло... Разве не так? Ты очень сердишься?

— Не очень. А что, похоже?

— Как раз нет. По-моему, ты поразительно спокоен. Вернее, холоден как лёд.

— Ты этим разочарована?

— Немножко, — тянет она с улыбкой. — Признаюсь: я чуть-чуть разочарована. Но ты меня простишь? Не сразу, понятно, но постепенно? Если я дам слово, что такое никогда не повторится?

— Попробую, — отвечаю я. — А ты была в том новом платье? Когда закрутила с ним?

— Нет, — отвечает она. — Но он помог его выбрать. Мы пообедали и вместе походили по магазинам. Потом он улетел.

— И он оплатил платье?

— Нет конечно. Он же швед! — хохочет Катрине. — Хочешь посмотреть, как оно мне идёт?

— С радостью.

Она уходит в ванную и одевается в платье. А появляется оттуда Катрине, которой я давно не видел. Женщина, на которую встанет у любого начальника производства не только сорока пяти лет. Она делает те же телодвижения, что и в гонконгском баре, вульгарные, откровенные, как проститутка. Женский брачный танец, означающий: я доступна.

— Иди сюда, — подзываю я и тяну её к себе на колени. Она усаживается на меня верхом и обхватывает руками мою шею. Я целую её в ямочку и провожу рукой по спине, опускаясь вниз. Халат распахнулся, и она чувствует меня. И отзывается. Может, она подстёгивает свою похоть воспоминаниями о шведе, мне плевать. Не пройдёт и секунды, понимаю я, как мы завалимся на пол, мне хочется совершить это прямо тут, на полу в гостиной.

Я исцелён. Её измена, наш разговор рассеяли моё наваждение, разбудили меня и сделали опять счастливым.

Вот бы вставить ей дуло пистолета?! Но этого я не решаюсь предложить. Сегодня.

День может оказаться последним зимним днём. Идя к машине, чтобы поехать в Виндерен, я чувствую, как припекает солнце. На небе ни облачка. По-прежнему ядрит морозец, но солнце кочегарит старательно, с неофитским жаром. Сегодня воскресенье, Катрине спозаранку укатила на лыжах, а я предвкушаю, что увижу дом Йэвера в ярком дневном свете. Зима не баловала меня такими возможностями.

Только я завёл мотор, в стекло забарабанили. Я обмер, конечно. Как можно так пугать людей?

На тротуаре женщина в безразмерном пальто с капюшоном — Сильвия. Она наклоняется к окошку и улыбается. Чему?

Я не виделся с ней больше трёх недель и не делал попыток пообщаться. Хотя слышал её. Это не было приятно. Тем не менее могу сказать, что я пошёл на поправку. В последнюю неделю я даже стал самонадеянно думать, что «переболел» ею, и качал головой, глядя на себя в зеркале, и вопрошал, что это на меня нашло.

Я опускаю стекло.

— Приветик, Сигбьёрн.

— Привет, Сильвия, — говорю я с тихой улыбкой, глядя прямо перед собой.

— Как дела?

— Хорошо.

Такая лаконичность может показаться демонстративной, поэтому я добавляю:

— Солнце греет.

— Да, греет. Пора бы и припекать. Последние пару дней я думаю, что надо бы с тобой поговорить.

— Зачем?

— Узнать, как у тебя дела. У тебя найдётся время на чашку чая?

— Знаешь, нет. — Мне приятно осчастливить её таким ответом после всех её бесчисленных «сейчас мне некогда», и я даю фразе повиснуть в воздухе и произношу после затяжной паузы: — Мне надо кое-что посмотреть в Виндерне, а световой день короток.

— Это дом, о котором ты рассказывал? — спрашивает она.

— Да, он почти готов.

— А когда ты вернёшься?

— Не знаю.

Поди ж ты, какая спешка, думаю я. Но потом соображаю, что неправ, что в моих же интересах поговорить с ней — хотя бы для того, чтобы убедиться: наваждение растаяло, Сильвия меня больше не тревожит.

— Можешь съездить со мной. Заодно дом посмотришь, и поболтаем по дороге, — предлагаю я.

— Да у меня тоже времени в обрез. Я завтра уезжаю в отпуск, на три недели.

— Вот оно что, — отвечаю я, закрывая окно.

Я так и не посмотрел на неё толком. Три недели — это отлично. То, что доктор прописал.

Она дёргает ручку дверцы. Мне не остаётся ничего другого, как распахнуть её.

— Незачем так злиться, — произносит она, втискиваясь в машину. Свою серо-синюю кошёлку она кладёт на колени.

— Я не злюсь, — отвечаю я, стараясь подавить стон.

— Не страшно, что я поеду с тобой? Если ты там застрянешь, я могу вернуться на такси.

— Конечно не страшно. — Я оборачиваюсь к ней. Но встретиться с ней глазами оказывается для меня ударом, как если бы собственноручно закрытые дверцы вдруг распахнулись на полном ходу. Я улавливаю запах парфюма, которым она прежде не пользовалась. Приторный, но ей в масть. Такая она и есть, думаю я, переспелая и слегка удушливая.

— Классная тачка, — говорит Сильвия.

Я теперь никогда не спускаю глаз с дороги во время движения, поэтому не могу глядеть на неё. К счастью.

— Что купила?

— Новый купальник. Я еду в Грецию. Пару дней в Афинах, а потом три недели без малого на острове Лефкас.

Порывшись в сумке, она предъявляет добычу. Желто-зелёное бикини слоновьего размера. Я невольно вспоминаю нашу последнюю встречу, бюстгальтер, который не запихивался в почтовый ящик. И обнажённый торс тоже.

— С кем ты едешь?

— Одна. Это не проблема. Всегда с кем-нибудь знакомишься. Ты бывал на греческих островах?

— Не вижу смысла посещать цивилизацию, которая пережила свой золотой век две с половиной тысячи лет назад и с тех пор деградирует, — отвечаю я.

— Меня там привлекает, так сказать, отсутствие цивилизации. Мне её дома по горло хватает. Как и снега, кстати.

Она опускает зеркало, выуживает из кармана помаду и принимается наводить марафет. Припомнив всё слышанное о Греции и одиноких туристках, я представляю себе Сильвию на пляже в компании коряво курлыкающего по-английски бронзового Диониса, который собирается попользоваться не только её телом, но и кошельком. Этого могло и не случиться. Но она сама выбрала, что захотела.

— Я собиралась попросить вас кормить мою птичку, — щебечет Сильвия, — но потом отдала её подруге.

— Понятно.

Я не отрываю глаз от дороги.

— Я ещё хотела сказать, что ценю, что ты с уважением отнёсся к моей просьбе оставить меня в покое, — говорит Сильвия.

— Ты угрожала полицией, если мне не изменяет память. Не знаю, известно ли тебе, но мало кто стремится к неприятностям с полицией.

— Правда, я угрожала полицией? Видно, вспылила. Да нет, не стала бы я звонить в полицию.