ЧЕРНОВОЙ ВАРИАНТ - АБ МИШЕ

Струп стирал с лица земли улицу за улицей. А евреи не унимались. “Вскрытие бункеров, - писал Струп 4 мая, - натыкается на все большие трудности”. Однако генерал не пасовал: огонь и газы неуклонно ужимали территорию восстания. 7 мая немцы взяли последний бункер на улице Лешно, где было сто пятьдесят мирных жителей и сильно поредевшая после четырехдневного боя группа боевиков. У них остались только бутылки с серной кислотой, но они еще надеялись пробиться на “арийскую” сторону, а тут - газ, и дежурная у входа Ита Гейман, отравясь, пустила в себя последнюю пулю, чтобы не стать обузой товарищам, которые и после газирования сопротивлялись ворвавшимся в бункер фашистам, и Роза Розенфельд, героический командир, пробилась, скрылась, отстреливаясь, в развалинах домов.

7 мая Струп взял сорок девять бункеров. Еще одна непокоренная улица, Смочая, была сожжена дотла. Польские полицейские доносили: “Гетто похоже на сплошную могилу. Патрули, вооруженные автоматами, осматривают тлеющие груды развалин... Эсэсовцы робко выглядывают из тени обломков, опасаясь выстрелов... Из дымящихся домов, из бункеров выходят, как привидения, евреи; они уничтожают более слабые немецкие патрули или пробираются в направлении арийского района... Немецкие посты на выходах из улиц, окружающих гетто, обыскивают и проверяют прохожих, зачастую натыкаются на вооруженного еврея, платя жизнью...”.

Да, в тот же день 7 мая, обыскивая загазованный бункер, немцы напоролись на пожилого еврея Старовейского, который застрелил гитлеровца и сумел скрыться. Пульс восстания слабел, 1, но бился, и продолжало жить борьбой сердце восстания в подземелье на Милой 18, где сто лучших боевиков были готовы стоять насмерть и где вместе с ними ожидали конца триста мирных жителей гетто: больные и бессильные, старики и калеки, осиротевшие дети и дети с мамами...

Мама... Начало жизни, Ладони Добра, Радостное Рабство Любви.

Мама: Щит, Опора, Спасение...

Мама вечно во мне своей кровью, умом, жизнью, сердцем, и пока я дышу, я питаюсь всесильем ее.

Мама, благослови в трудный миг в твою совесть вглядеться, чтобы всякую мглу осветило мне имя Твое...

Имя Матери - Мария.

Мария Ротблат находилась в бункере на Милой 18. В гетто она взвалила на себя заботу о сиротах, и сейчас, вырываясь на миг из бездны хлопот над горькими еврейскими заморышами, она печально и гордо думала о собственном сыне, командире “Лютеке”, прославленном с первого победного боя на Налевках и до сих пор неустанно сражавшемся, о Лейбе, двадцатичетырехлетнем мужчине, пахнущем потом и порохом, о ее Лейбеле, мальчике ее, кровинке. Лейб Ротблат, “Лютек”, тоже оказался в центральном бункере, и его жена, полька Галина, вместе с ним до конца испытывала еврейское счастье, так что Мария Ротблат могла бы наслаждаться семейным единством, если бы не обитали они в подземелье, беспросветно обложенном смертью, и если бы не колотилась в материнскую душу потаенная тоска ее боевого сына, никому другому не видимая, только ей, маме.

Мама, жизнь моя пролегла морщинами на лице твоем, проступила сединой в волосах твоих, мама. Радость моя веселила твое сердце, грустью моей печалились твои глаза и мука моя исходила твоими слезами, мама. Чем отблагодарить тебя?

Скажи, чем отплатить за безмерную нежную силу? Бесконечность бессонниц твоих как смогу оплатить? Умереть за тебя - лишь вернуть жизнь, что ты подарила...

Нет, сполна заплатить - это не умереть, а убить.

Лейб Ротблат застрелил свою мать восьмого мая тысяча девятьсот сорок третьего года.

В этот день гитлеровцы вышли, наконец, на штаб евреев. Бункер окружили, заблокировали все пять выходов: не выскользнуть, не выслать, как повелось, группу немцам в тыл. Чудес быть не могло - оставалось отстреливаться. Это боевики умели: как Струпу ни мечталось взять их живыми, немцы не могли даже приблизиться к бункеру. Тогда был пущен газ - одновременно во все пять входов. Тьма, удушье, хрипы... Последнее совещание боевиков, последнее решение: самоубийство. Начал Лейб Ротблат. Он застрелил мать, потом - себя.

Подождать бы Ротблату ровно два года - увидеть майское утро сорок пятого года, когда придет черед стреляться нацистам (ох, немногие будут стреляться). Но дым уже выворачивает глаза, желудок - у горла, скрежещут бронхи и смерть раздирает сердце и мать корчится в муках и в тяжелой тьме бункера вспыхивают зарницы древней Иудейской войны, крепость Масада, осажденные режут себя, чтобы не достаться римлянам...

Не дано Лейбу Ротблату подождать, не отпущено ему двух лет, ни даже двух часов, пока обнаружится еще один запасной выход и несколько человек, последние, кто оставался жив, успеют выбраться наружу и потерять сознание. Из подберут опоздавшие спасатели из Гвардии Людовой, которых приведет член БОЕ Симха Ратайзер с помощью поляков-рабочих канализационной сети Вацлава Следзневского и Чеслава Войцеховского. Они тридцать часов будут нести каналами отравленных Михала Ройзенфельда, Тосю Альтман, Иегуду Венгровера, Менахема Бейгельмана, чтобы дать им возможность позднее, в партизанской войне, погибнуть от рук немецких и польских фашистов.

А Ротблату не дождаться спасения.

Как не дождался Мордехай Анелевич.

Он родился в 1920 году в Варшаве. Обедневшая мелкобуржуазная семья, булыжники серого детства... Отрочество: частная гимназия - и левосионистская “Молодая гвардия”, стипендия за школьные успехи - и в семнадцать лет командование отрядом в схватках с погромщиками. Блистание отваги, умение драться руками и словом, дар вести за собой... 1939 год: оккупанты задавили Польшу. Анелевич пытается через Вильно бежать в Палестину, но возвращается в Варшаву, в гетто, где становится членом руководства “Молодой гвардии”. Ему все по плечу: сколачивать подпольную боевую организацию, выжить в тайной поездке по оккупированной стране, написать зажигательную листовку, внять доверию друга, сообразить тактику боя в гетто и любить Миру Фухрер и во главе налетчиков в масках отбить у полиции арестованного товарища - и в 22 года взять на себя командование БОЕ, в двадцать два года!

“Мариан”, “Ангелок”, “Малахи” - подпольные клички. А еще его называли душой БОЕ.

И вот душа вытряхнута из тела БОЕ, и лежит он, застрелившийся, несдавшийся, со всей своей молодостью, смелостью, твердостью, умом и обаянием лежит среди трупов в протравленном немцами подвале, уже бесконечно далеко от разожженного им огня, от верных его бойцов, от любимого его, погибающего его народа. Последним салютом ему взрываются бункера, поминальными свечами полыхают улицы и сказочной птицей из пепла гетто возносится в будущую жизнь имя его - Мордехай Анелевич, чтобы аукнуться в польских лесах именем еврейского партизанского отряда, чтобы откликнуться после войны названием улицы в родной его Варшаве.

Она, Варшава, не слишком охотно наградит место бывшего гетто еврейскими фамилиями, но все же придется ей, управляемой коммунистами, неподалеку от улицы Анелевича протянуть улицу Фондаминского, руководителя коммунистов гетто.

Незаурядное сочетание талантов Фондаминского - революционера, ученого, инженера - обеспечило ему возможность укрыться вместе с женой на “арийской” стороне. Фондаминские предпочли вести гетто в бой, воевать и погибнуть в тридцать три года - возраст Христа настиг Эфраима Фондаминского здесь же, на Милой 18. Он тоже не спасся отсюда, как не спаслись Ария Вильнер, Шия Шпанцер, Ривка Пасманик, Хаим Анкерман, Лейб Грузальц, как Мира Фухрер, Бер Браудо, Сара Загель, как почти все защитники штабного бункера.

Двадцать суток жгли они себя, воспламеняя гетто. Двадцать дней раб, с колен выпрямившись в рост, глядел в лицо мощнейшему врагу, и Голиаф содрогался от жалкой пращи Давида. Их короткие жизни стекли в эти двадцать суток, сгустились кроваво и застыли вечной памятью.

“Еврейский народ своим сопротивлением поражает мир. <...> Героические повстанцы варшавского гетто войдут в историю освободительных войн как пример неустрашимого мужества и отваги”, - чтобы эти слова появились в польской нелегальной газете “Гвардеец” в мае сорок третьего года, им потребовалось двадцать суток.

Тем, кто погиб прежде, - и того меньше. А иным путь в легенду пролег длиннее.

Радостный рапорт начальству об уничтожении штаба БОЕ Струп закончил обещанием “продолжать большую акцию до уничтожения последнего еврея”. Бессмертная программа! Но где он, последний еврей? Сладчайших грез коварность роковая...

Мы жили. Обезглавленное, распыленное среди руин, забитое в черные провалы подвалов, восстание продолжалось. 8 и 9 мая усиленные отряды СС и украинские батальоны продолжали штурмовать гетто, 10-го польская полиция доносит, что евреи выползают из бункеров и открывают огонь. Но - надломилось: отмечен первый случай сдачи отряда из 59 человек.