Прокляты и забыты - Александра Салиева

— До рассвета еще часа три. Я посплю пока, — оправдалась я ровным голосом.

Произнося самую трудную фразу за этот день, я очень старалась, — не хотела, чтобы он подумал что-нибудь другое. Постепенно, пусть и не сразу, усталость взяла верх, и я начала засыпать. Сквозь сонные грезы я слышала его ласковый, глубокий и тихий голос, перебирающий мое имя на всех древних наречиях. Слышала легкие шаги к постели. Почувствовала, как прогнулся высокий матрас под весом мага. Ощутила, как теплые ладони скользнули по моей спине, а затем плеч коснулось легкое покрывало.

— Спи, родная.

И за всем этим я даже не вспомнила, что так и забыла одеться.

Глава 19

Другая сторона истории

…В зеркале отражается тронный зал, скудно освещенный свечами, расставленными прямо на полу вдоль стен. Прекрасные мозаики из красного, розового, желтого и белого золота, искусно переходящие на грифельно-серые стены и пол. Зал огромен. Единственный предмет здесь — отлитый из золота и темно-серого металла, похожего на закаленное стекло, трон со спинкой, возвышающейся на три метра. Правитель говорит со склонившими головы четырьмя магами; слова своевольно отражаются эхом и теряюся в пространстве.

— Я исполню вашу просьбу, — великодушно объявляет свое решение Правитель. — И приму вашу жертву в оплату моей доброй воли.

Маги преклоняют колени, когда в зал входят четверо, чьи тела скрыты от посторонних глаз грубыми длинными платьями. Лица прячутся под капюшонами. Лишь длинные волосы цвета самой темной ночи у первой, раскаленной меди — у второй, морской глади — у третьей и серебристых облаков в самый светлый день — у четвертой выдают в вошедших женщин.

— Пусть ваш мир будет процветать так же щедро, как вы, Прайм Далерион, — говорит один из магов.

Картинка в зеркале искажается.

Боль пронзает запястье, когда женская рука обхватывает его. Одним резким движением она разворачивает меня к себе. Наблюдать за зеркалом, врезанным в стену напротив самого большого из стеллажей библиотеки, становится невозможно.

— Ты не должна была приходить сюда, — говорит она с укором.

Я обиженно потираю покрасневшую руку. Смотрю на стройную женскую фигуру, затянутую в боевую форму ковена магов Альтерры.

— Мама, — говорю ей упрямо.

В этом слове отражается все: обида, боль, просьба позволить.

— Мне пора, — ласково треплет она мои распушенные волосы и целует меня в лоб. — Ты должна пообещать мне, что, пока меня не будет, ты не станешь играть с зеркалом временных отражений. Хорошо, детка?

Мама тепло обнимает мое маленькое хрупкое тело, сильно прижимая к себе. Сильно, как никогда. И маленькая я понимаю, что мама больше не вернется. По щекам катятся слезы. Я не хочу плакать — знаю, она не любит этого.

Мама недовольно поджимает губы и уходит. Одним безжалостным движением она закрывает высокие резные двери прямо перед моим носом, не позволяя следовать за собой.

— Мама, не уходи! Пожалуйста, мама! — кричу я, надеясь, что она услышит.

Бесполезно стучу кулаками по коричневой поверхности дерева, не в силах что-то изменить, и снова плачу.

— Не уходи, мама…

Проснулась я в районе обеда, все в той же спальне. Сон был странный. И такое ощущение, что не мой. Вдобавок ко всему я проснулась без одежды, хотя точно помнила, что брюки были на мне, да и бюстгальтер я не снимала.

— Вот же мрак… — с грустью и стыдом я осмотрелась вокруг.

Спальня как спальня, наподобие той, где без сознания лежала Вероника, только выдержанная в зеленых и коричневых тонах. Обстоятельства пробуждения заставили напрочь выбросить из головы сон о чьем-то несчастливом детстве. Входная дверь тут же распахнулась, и престарелая Гаада внесла поднос с едой. Женщина приветливо улыбнулась.

— Доброе утро, девочка, — добродушно сказала она.

Немного смутившись, я завернулась в простыню и виновато вгляделась в лицо Гаады.

— А где?..

Я запнулась, не в силах решить, что меня интересует больше: моя одежда или Архан.

— Так мальчик твой, перед тем как нас покинуть, раздел тебя да спать уложил, — с улыбкой ответила женщина.

Она равнодушно налила в кружку кофе из высокого узкого серебряного кувшина. От эпитетов «мальчик» и тем более «твой» смущение переросло в стыд. Но любопытство все равно оказалось сильнее.

— А зачем? — спросила я осторожно.

— Так тебе ж под утро совсем плохо стало. Плакала во сне и звала все кого-то. Мы все так перепугались. Слух у нас, сама знаешь, хороший. Но архимаг не позволил нам лезть. Сам тебя раздел да в ванну с травяным настоем-то и уложил, чтоб тебе полегчало, а то… — все щебетала Гаада, добавляя в кофе сливки. — Не помнишь, что ли?

Я покривилась, пытаясь вспомнить. Не получилось. Я даже обрадовалась: вспоминать, как великий воин всех моих грез омывает спящую меня водичкой из целебной травки, не очень-то и хотелось.

Женщина протянула мне готовый кофе. Я приняла с благодарностью. Сделала глоток.

— Архан вернулся уже?

Гаада негодующе вскинула руки, недоверчиво посмотрела на меня.

— Нет. Так он же только ушел с час назад!

— Да? — растерялась я.

— Да, — передразнила она.

Подвинула ко мне свежие, еще теплые булочки с изюмом. Подождала, пока я возьму одну.

— Я, конечно, не в свое дело лезу, но только ты, девочка, цени. Он от тебя все утро не отходил. Так переживал, что ты горела вся. Думал, плохо тебе. Где ж ты еще такого мужика найдешь? И сильный, и добрый. Несдержанный только — но это ничего, старше станет, так у него это пройдет, — продолжала щебетать оборотень.

Ага, пройдет, как же. Со временем. Он уже пятнадцать с лишним веков такой, как она выразилась, «несдержанный», — сколько же надо, чтобы это прошло?

Я усмехнулась, прикинув, что к тому времени от меня даже праха не останется. Гаада, видимо, расценила это по-другому.

— А правда, что у тебя и жених есть? — заговорщицким тоном спросила она.

Я посмотрела на нее с великой тоской и подумала, что когда встречу болтунов, обязательно возьму их на практикумы к некромантам. И с Яра́ей познакомлю, пока Авроры нет. Чтобы она не мешала зверюшке обедать.

— И муж еще, — со вздохом ответила я, откусывая от булочки. — А Тимур здесь или тоже ушел?

В дверь настойчиво постучали. Гаада тяжело вздохнула, поднялась с кровати.

— Ну и нравы пошли, — проворчала она.