Венец - Сигрид Унсет

Мертвая поднялась и сбросила с себя все камни, которыми Кристин так старалась завалить ее могилу. Растраченная молодость Эрленда, его честь и благополучие, расположение друзей, спасение его души… Мертвая стряхнула с себя все это. "Он хотел обладать мною, а я хотела обладать им, ты захотела обладать им, и он захотел обладать тобою! – говорила Элина. – Я поплатилась, и он поплатится, и ты поплатишься, когда придет твое время. Когда грех совершен, то он порождает смерть…"

Кристин казалось, что они с Эрлендом стоят на коленях на холодном камне. Эрленд с красными пятнами ожогов на бледном лице преклонил колени, она стояла на коленях с тяжелым брачным венцом на голове, чувствуя во чреве глухую давящую тяжесть – бремя греха, которое она носила. Она играла и носилась со своим грехом, измеряла его величину, словно в детской игре… Пресвятая дева, ведь скоро наступит время, когда он будет лежать перед нею уже выношенным, будет смотреть на нее живыми глазами, показывать ей огненные знаки греха, отвратительное уродство греха, с ненавистью бить искалеченными руками в грудь своей матери! Когда она родит ребенка, когда она увидит на нем знаки греха и полюбит его, как полюбила свой грех, тогда игра будет доиграна до конца.

Кристин подумала: а что, если закричать сейчас так, чтобы крик врезался в низкие мужские голоса, поющие обедню, и прозвучал эхом над толпою?.. Исчезнет ли тогда лицо Элины, появится ли жизнь в глазах мертвецов? Но она крепко стиснула зубы.

"…Святой Король Улав, я взываю к тебе! Тебя одного из всех, восседающих на небесах, прошу я, ибо знаю, что ты возлюбил справедливость Божию превыше всего! Я призываю тебя, чтобы ты простер руку свою над невинным, находящимся в утробе моей! Отврати гнев Божий от невинного, обрати его на меня, аминь, во имя святого короля!.."

"Мои ведь дети, – говорила Элина, – тоже невинны, а для них нет места в стране, где живут христиане! Твой ребенок зачат в беззаконии, как и мои! Не можешь ты требовать для него никаких прав в той стране, откуда ты сама ушла, как и я не могла требовать прав для своих детей!.."

"…Святой Улав, я все же прошу о милосердии! Вымоли у Бога милости для моего сына, возьми его под свою защиту, тогда я босая пойду с ребенком на руках в твою церковь, и снесу тебе свою золотую мишуру, и возложу ее на твой алтарь, если только ты захочешь помочь мне, аминь!.."

Лицо у нее застыло и стало будто каменным: так старалась она совладать с собой и успокоиться, но все тело ее дрожало и трепетало, пока она стояла на коленях и ее венчали с Эрлендом.

И вот она сидела вместе с Эрлендом дома на почетном месте, и все кругом казалось ей видением в лихорадочном бреду.

В горнице звучали арфы и виолы игрецов, и из нижней горницы и со двора тоже доносились пение и музыка. Красный отсвет огней проникал в дом, когда открывались двери и вносилось или выносилось кушанье или питье.

И вот все поднялись из-за стола. Кристин стояла между отцом и Эрлендом. Отец громким голосом объявил во всеуслышание, что теперь он отдал в жены Эрленду, сыну Никулауса, свою дочь Кристин. Эрленд поблагодарил тестя, поблагодарил и всех добрых людей, собравшихся здесь, чтобы почтить его с женой.

Кристин сказали, что теперь надо сесть, и Эрленд положил ей на колени свадебные подарки. Отец Эйрик и господин Мюнан, сын Борда, развернули грамоты и прочли, как распределяется имущество новобрачных. Пока читались грамоты и выкладывались на стол подарки и мешки с деньгами, дружки, стоявшие вокруг с копьями в руках, ударяли древками об пол.

Когда принесенные в горницу столы были убраны, Эрленд вывел Кристин на середину, и они протанцевали.

Кристин подумала:

"Наши дружки слишком молоды для нас; все, кто были молоды вместе с нами, уже уехали из этих мест; как же это мы снова вернулись сюда?.."

– Ты такая странная, Кристин, – прошептал Эрленд во время танца. – Я боюсь за тебя, Кристин, или ты не рада?..

Они переходили из дома в дом, приветствуя своих гостей. Во всех горницах горело много свечей, и всюду было полно людей, которые пили, пели и танцевали. Кристин казалось, что она не узнает своего родного дома и она утратила всякое понятие о времени – часы и образы смутной, разрозненной вереницей проносились перед нею.

Осенняя ночь была тепла; на дворе тоже играла музыка, и народ танцевал вокруг костра. Раздались крики, что жених с невестой должны оказать и им честь, и Кристин протанцевала с Эрлендом на холодном, покрытом росою дворе. Она словно очнулась и немного пришла в себя от этого, и в голове у нее прояснилось.

Вдали над журчащей рекой плавала во мраке светлая полоса тумана. Горы рисовались угольно-черной стеной на усыпанном звездами небе.

Эрленд увлек Кристин в сторону от танцующих и крепко прижал к себе в темноте под одной из галерей.

– Я даже не успел еще ни разу сказать тебе, что ты так прекрасна, так прекрасна и так мила! Щеки твои пылают огнем… – С этими словами он прижался к ее щеке. – Кристин, что с тобою?

– Я так устала, так устала, – прошептала она в ответ.

– Теперь мы скоро пойдем спать, – сказал жених и взглянул на небо. Млечный Путь повернулся и шел теперь почти прямо с севера на юг. – Вспомни, что мы не спали друг с другом с той единственной ночи, которую я провел у тебя в твоей светелке в Скуге…

Немного спустя отец Эйрик крикнул во двор, что настал понедельник. Женщины подошли к невесте, чтобы вести ее на брачное ложе, – Кристин так устала, что почти не в состоянии была противиться, как полагалось ей ради приличия. Она позволила фру Осхильд и Гюрнд из Скуга взять и повести себя из верхней горницы. Дружки стояли у подножия лестницы с горящими факелами и обнаженными мечами; они окружили кольцом толпу женщин и повели Кристин через двор наверх, в старый стабюр.

Женщины принялись снимать с нее подвенечные наряды, одну вещь за другою, откладывая в сторону. Кристин увидела, что в ногах кровати висит лиловое бархатное платье, которое она должна будет надеть завтра, а сверху на нем лежит длинный, снежно-белый, красиво сложенный, полотняный плат. Это был бабий головной убор, который Эрленд привез с собою для нее; завтра она должна будет связать свои волосы узлом и покрыть их этой повязкой. От нее веяло такой свежестью, прохладой и покоем.

Наконец Кристин очутилась перед брачной постелью, босиком, с обнаженными руками, одетая только в длинную золотисто-желтую рубашку, доходившую до самых щиколоток. Женщины снова надели на нее венец; его должен будет снять с нее жених, когда они останутся вдвоем.

Рагнфрид положила руки на плечи дочери и поцеловала ее в щеку – лицо и руки матери были странно холодными; казалось, где-то в самой глубине груди ее душили слезы. Затем она раскрыла постель и велела невесте сесть в нее. Кристин послушалась и прислонилась спиною к горке шелковых подушек в изголовье – ей пришлось слегка наклонить вперед голову, чтобы удержать на ней венец. Фру Осхильд закрыла ее до пояса одеялом, положив ее руки на шелковое покрывало и, собрав блестящие волосы невесты, перекинула их ей на грудь и обнаженные хрупкие плечи.

Мужчины ввели в горницу жениха. Мюнан, сын Борда, снял с Эрленда золотой пояс с мечом; вешая его на стену над кроватью, он шепнул что-то невесте; Кристин не поняла, что он сказал, но улыбнулась ему как можно приветливее.

Дружки развязали на Эрленде шелковую одежду и сняли с него через голову тяжелый, длинный кафтан. Эрленд сел в кресло, и ему помогли снять шпоры и сапоги..

Один-единственный раз осмелилась невеста поднять свой взор и встретить его взгляд.

Потом начались пожелания спокойной ночи. Горница опустела, гости уходили один за другим. Последним вышел Лавранс, сын Бьёргюльфа, и запер дверь в спальню новобрачных.

Эрленд поднялся с места, сорвал с себя нижнее платье и бросил его на скамейку. Подойдя к кровати, он снял венец и шелковые ленты с головы Кристин и положил их на стол. Потом вернулся назад и взобрался на кровать. И, встав на колени на ложе около Кристин, он схватил ее за голову, прижал ее к своей обнаженной горячей груди и стал осыпать лоб поцелуями вдоль красного рубца, оставленного венцом.

Она обняла его за плечи и громко зарыдала, почувствовав со сладкой и дикой силой, что теперь растаяли и исчезли без следа все ужасы и привидения – теперь, теперь она с ним снова вдвоем! Он на мгновение поднял ее голову, взглянул в лицо Кристин и провел рукою и по ее лицу и по всему телу, странно поспешно и грубо, словно срывая какой-то покров.

– Забудь! – взмолился он жарким шепотом. – Забудь все, моя Кристин, все, кроме того, что ты моя жена, а я муж твой!

Он потушил рукой пламя последней свечи, бросился во мраке на ложе рядом с Кристин и тоже громко зарыдал:

– Я никогда не верил, никогда за все эти годы, что мы доживем до этого дня!..

Шум во дворе стал мало-помалу стихать. Гости, усталые от дневного переезда и ошалевшие от вина и пива, некоторое время еще бродили кругом из приличия, но все больше их расходилось потихоньку в поисках мест, приготовленных им для ночлега.