В двух километрах от Счастья - Илья Зверев

— Я, голубе, таких философий не понимаю, — сварливо пробурчала она. — Хлопец хороший, кровь проливал, как же мы его дадим засудить?

— Ничего, суд разберется, — сказал товарищ Емченко. — Без вины у нас не засудят.

Тетя Маня только покачала головой и вздохнула…

— Дырабыр, — сказала она, когда садились в машину.

— Что? — спросил расстроенный своей промашкой Петр.

— А ничего, — злобно сказала старуха. — Дырабыр…

Вечером Клавка пришла к Рае поплакаться. Тут же был и Петр. Переживал… Сперва про себя переживал, а потом вслух попрекнул проклятых баб, втравивших его в это дурацкое и позорное для партийного работника адвокатство.

— Ты зверь! — крикнула ему Клавка и, отпихнув Раю, державшую ее за плечи, выбежала вон из дома.

Даже непонятно, как это вышло, но Рая вдруг тоже стала орать на него, и плакать, и топать ногами:

— Шо ж ты наговорил? Шо наговорил? Где ж твой стыд?

Петр печально сказал, что это с ее стороны неправильные попреки, непродуманные. И он — если она хочет знать — два раза вместе с директором Федором Панфилычем ходил к Гомызьке, упрашивал как-нибудь все замять. И Гомызько даже обозвал его оппортунистом, как Плеханова какого-нибудь.

— Ну и что? — ответила она (уже тихо, но без малейшего сочувствия). — Я тоже таких добрых не признаю. Которые добрые, пока это за бесплатно. А когда им надо что-нибудь от себя оторвать или свой палец заместо чужой головы подставить — так их добрости уже нет…

Тут Петр совсем расстроился. И сказал, что она ошибается, есть его добрость, никуда она не девалась. Вот он возьмет и напишет этому Генке самую хорошую характеристику…

И он составил такую характеристику. Но директор не подписал. Сказал: мне нельзя, я теперь и так штрафник. Рабочком Сальников тоже не подписал. А Гену засудили. И еще по-божески дали, не столько, сколько могли. Говорят, повлияло письмо, которое послала судье тетя Маня — лично от себя, как депутат.

Когда шел этот суд, Раи в Гапоновке не было. Ее как раз в это время повезли в Донбасс. С областной делегацией по проверке соревнования. Небольшая такая делегация — товарищ Шумаков из обкома, товарищ Емченко, один передовой крановщик из порта — старичок Юрий Фролыч, Рая. И еще товарищ Шифман из областной газеты, вроде как сопровождающий.

Это была дивная поездка. Они приезжали в разные города и села. И их повсюду прекрасно принимали и угощали за длинными столами. Просто как в кинофильмах из колхозной жизни!

Но самое большое впечатление на Раю произвела шахта. Их привезли в какой-то небольшой, запыленный, очень некрасивый поселок, посреди которого высилась черная двугорбая гора, а возле нее железная башня с колесами наверху. Рая поглядела на эту гору и удивилась вслух: сколько же тут угля нарыли! В то время как, скажем, в Гапоновке с углем дело обстоит очень плохо. И даже лично она, Рая, когда совсем нечем было подтопить, несколько раз воровала ведерком уголь во дворе винзавода.

Здоровенный кучерявый парень, передовой шахтер Костя Сергиевский, который был назначен сопровождать делегацию, очень смеялся, когда Рая сказала про черную гору.

— Не-е-ет, — сказал он, — это не уголь. Это как раз наоборот — порода!

И товарищ Шифман сильно обрадовался такому повороту дел. И записал в свой блокнот, что, мол, это такой край, край богатырей, умеющих отличать черное золото от пустой породы. (Впоследствии он вставил эти слова в свою статью.)

Потом красивая полная женщина-инженер повела Раю в одноэтажный желтый домик, где гремела вода, а в шкафчиках вдоль стен висели брезентовые, тяжелые даже на взгляд куртки и стояли огромные резиновые сапоги, измазанные глиной.

Она велела Рае раздеться совсем и надеть солдатское белое белье — кальсоны и рубашку с костяными пуговицами. А потом еще телогрейку и ватные штаны. А уж в конце вот такую брезентовую куртку, только совсем новенькую, желтую…

Подходящих сапог не нашлось, и инженерша выпросила у банщицы две пары портянок для гостьи, чтоб нога в сапоге не очень вихляла. Потом дала ей лампочку с тяжелым железным туловищем и маленькой стеклянной головкой: повернешь головку — загорается.

Рая посмотрела на себя в зеркало: смешная важная толстуха, точно как на той проклятой картине художника Бордадына… А инженерша обняла ее за плечи, покружила по комнате и пропела:

Я шахтерочка сама,Звуть мэнэ Маруся.В мэнэ черных брив нэма,А я не журюся…

Они прошли через большущий двор, заваленный бревнами и какими-то железными штуками. Там ждали их мужики, тоже нарядившиеся по-шахтерски. А потом все очутились перед железной клеткой, в которой стоял здоровенный железный ящик без двух стенок. Это была клеть. Вроде как лифт в Министерстве сельского хозяйства, но только без всякой красоты.

Когда клеть после трех звонков пошла вниз, сердце у Раи оторвалось и полетело впереди нее. Она стояла сжавшись. Почти у самого ее лица бежала черная мокрая бугристая стена. Клеть качало, и казалось, вот сейчас она совсем оборвется и полетит уже сама по себе и будет лететь долго-долго, до самого центра земли. Но вдруг машина замедлила ход, пол задрожал, что-то загремело, и в глаза Рае ударил очень яркий, но какой-то мокрый свет.

— Бы-стрень-ка! — крикнул ей в самое ухо Костя Сергиевский. — А то промокнешь.

Между клетью и залитой электрическим светом пещерой, как стеклянная ребристая дверь, стояла, вернее, падала сплошная вода. Вода гулко ударила по Раиной каске, сделанной из какого-то чемоданного материала, по брезентовым плечам, по рукам…

— Ой, — сказала Рая, а шахтеры громко засмеялись.

Невозможно описать, чего только не повидала Рая за три часа под землей. Она шла по узенькому, душному коридорчику, пригнув голову, заложив за спину руки, чтоб собственная тяжесть тащила вперед, и у нее не хватало дыхания. Потом ее вели по шпалам в широченном туннеле, и сильная воздушная струя толкала ее в спину, заставляя чуть ли не бежать. Потом они все ползли на брюхе вверх по какой-то угольной щели, где гремело и сотрясалось что-то железное.

А в конце этой щели работала машина. И в зыбком электрическом свете чернолицый, белозубый, веселый, как артист, парень управлял сумасшедшей жизнью ее железных клыков и пик, грызших, рубивших, долбивших угольную стену.

— Вот как раз моя работка, — проорал Рае в ухо ее новый знакомый Костя Сергиевский, передовой шахтер. — Ничего? А?

И потом, в итээровском зале шахтной столовой, где был устроен торжественный банкет, Рая с почтительным удивлением смотрела на полную инженершу, и на этого разбитного красавца Костю, и на всех остальных шахтеров, весело подливавших гостям водочку и подносивших закусочку.

Хозяевам было очень лестно, что гости из курортного края, где вольный воздух и солнышко, были так поражены их шахтой. И они стали важничать и объяснять свою настоящую цену. Один пожилой дядя, в горном мундире с двумя полосками в петлицах, сказал исключительно красиво:

— Шахтер самый гуманный человек на свете, потому что он уходит во тьму и сырость, чтобы добыть людям свет и тепло.

Товарищ Шифман из редакции сразу записал на бумажной салфетке эти великолепные слова. И захотел записать еще фамилию их автора. Но не стал, так как оказалось, что тот товарищ в горном мундире — главный бухгалтер треста и лично во тьму и сырость не ходит.

— От люди! От это люди! — громко восхищалась Рая, уже выпившая, под Костиным нажимом, две стопки перцовки.

И товарищ Емченко был под большим впечатлением. Он выбрал себе соответствующего собеседника — секретаря горкома — и принялся выпытывать, как же все-таки удается завлечь людей вот на такую работу, какие в этом смысле принимаются меры. Шахтерам и самому секретарю горкома сильно не понравились эти расспросы. И Рая, которой спьяну было море по колено, тоже влезла в разговор и сказала, что мерами тут ничего невозможно сделать — тут нужна душа, с одной стороны, и хороший заработок — с другой. Хозяева шумно одобрили эти ее слова и специально выпили за Раино здоровье и пожелали ей хорошего жениха, врубмашиниста (в том случае, ежели она еще незамужняя). А руководитель делегации товарищ Шумаков из обкома недовольно сказал товарищу Емченко:

— Что же вам непонятно? Это патриотизм советских людей!

В предпоследний день Рая наконец встретилась со своей Ганной Ковердюк, ударницей свекловичных полей. И странное дело, она ей не понравилась.

Судя по разговору, уже давно забыла та Ганна свои свекловичные поля и звено, в котором она когда-то прекрасно работала и вышла в знатные люди. Не любила Рая таких бойких баб, ловких на выгодное слово, что ни попадись повертающих на свою пользу. Пока они были в облисполкоме, она, например, при Рае выпросила своему племяшу «Победу» за наличный расчет без очереди.