Нагие и мёртвые - Норман Мейлер

Представление о том, за что они воюют и погибают, имели самое большее человек десять из миллиона или из двух миллионов японских крестьян. Даже в американской армии число таких людей намного больше.

Да, японцев будут убивать потому, что они остолопы. Они были остолопами целую тысячу лет. Вакара закурил новую сигарету и пропустил горсть песка сквозь пальцы.

Бах! Очередной выстрел Даллесона.

Изменить что-нибудь Вакара не в силах. Все кончится тем, что американцы окажутся в Японии и через каких-нибудь двадцать — тридцать лет страна эта, наверное, опять станет такой же, а народ ее будет жить в привычной абстрактной атмосфере и мыслить абстрактными категориями; японцы начнут создавать все необходимое для нового истерического жертвоприношения. Два-три миллиона убитых, азиатская, более совершенная разновидность мальтузианства. Вакара хорошо это сознавал и понимал, пожалуй, лучше, чем американцы.

Исимара — глупец. Он не имел представления о таких вещах, как перенаселение; он смотрел на все своими близорукими глазами и наблюдал заход солнца с атавистическим страхом. Красное солнце и его собственная красная кровь — это единственное, что мог постигнуть Исимара. Это все, что разрешалось постигать японцу. Глубоко в душе и в своем личном дневнике японцы могли быть философами, грустными философами, не имеющими ни малейшего представления о том, зачем и куда они двигаются.

Вакара сплюнул, но тотчас же нервным движением засыпал плевок песком и повернулся в сторону моря.

Японцы остолопы.

А он, Вакара, одинок. И умен.

Начался прилив, и песчаная коса, с которой стрелял Даллесон, покрылась водой. Когда его лодыжки окатила волна, он отступил на несколько шагов назад и нагнулся, чтобы поднять гальку. Он стрелял по подброшенной в воздух гальке целый час и уже начал уставать. Обожженные солнечными лучами широкая грудь и большой живот заметно покраснели, волосы на вспотевшем теле слиплись, а пояс на хлопчатобумажных трусах — они были единственной его одеждой — стал совершенно мокрым. Он проворчал что-то себе под нос, посмотрел на гальку, выбрал один камень и зажал его между указательным и большим пальцами левой руки. Затем, удерживая обращенный стволом вниз карабин правой рукой, он быстро нагнулся вперед, так что голова почти коснулась колен, и, резко выпрямившись, подбросил камешек в воздух, одновременно подняв карабин к плечу правой рукой. В какую-то долю секунды летящая галька оказалась на линии прицела, и Даллесон нажал спусковой крючок. Галька рассыпалась на мелкие кусочки.

— А, черт возьми! — крякнул Даллесон, вытирая мощным плечом скатывающиеся на глаза капельки пота и облизывая уголки рта от выступившей соли. В четвертый раз подряд ему удалось попасть в гальку.

Он выбрал еще один камешек, так же подбросил его и выстрелил, но на этот раз промахнулся. «Ну что ж, как-никак, а примерно в три из пяти я попадал, — довольный, пробормотал он себе под нос. — Хорошо. Я еще не разучился стрелять. Надо будет написать об этом письмо в охотничий клуб в Аллентауне».

Стрельба по движущейся мишени полезна. Он обязательно займется стрельбой, когда вернется домой. Если он попадает из карабина в три камешка из пяти, то, чтобы заставить его не попасть в глиняную тарелку из дробовика, им придется завязать ему глаза.

От множества выстрелов в ушах Даллесона стоял приятный звон.

В нескольких сотнях ярдов от него в море плескались Конн и Доув. Даллесон помахал им рукой. Лодыжки его ног лизнула новая волна. «Пожалуй, в клуб надо не писать, а послать фотографию», — подумал он.

Даллесон повернулся к пляжу и посмотрел туда, где офицеры играли в бридж.

— Эй, Лич, куда вы провалились? — громко позвал он.

С песчаного пляжа приподнялся высокий, стройный офицер с худеньким лицом, в очках с серебряной оправой.

— Я здесь, майор, что вам угодно? — отозвался он.

— Вы взяли с собой фотоаппарат? — спросил Даллесон. Лич кивнул в знак согласия. — Идите с ним сюда, — продолжал Даллесон.

Капитан Лич был его помощником в отделе по оперативным вопросам и боевой подготовке.

Когда Лич подошел, на лице Даллесона появилась широкая улыбка. Лич — хороший парень, покладистый, отлично выполняет любую работу и старается угодить начальству.

— Послушайте, Лич, я хочу, чтобы вы сфотографировали меня в момент выстрела по гальке.

— Это не так просто, майор. У этого старенького аппарата минимальная выдержка — только одна двадцать пятая секунды.

— А-а, черт! — выругался Даллесон, нахмурив брови. — Ну ничего, может, что-нибудь получится.

— Да, но дело в том, майор, — продолжал Лич с мягким южным выговором, — что… мне хотелось бы угодить вам, но, откровенно говоря, у меня осталось только три чистых кадра, поэтому сделать хороший снимок очень трудно.

— Да я заплачу вам за них, — предложил Даллесон.

— Нет, нет, я совсем не об этом… Понимаете…

— Давайте, давайте, капитан, — перебил его Даллесон. — Мне нужна фотография. Что вы еще сфотографируете здесь, кроме каких-нибудь солдат?

— Ну хорошо, давайте, майор.

Даллесон засиял.

— О'кей. Теперь слушайте, Лич, я хочу, чтобы в кадр попала часть этой песчаной косы, разумеется, моя персона и чтоб все это было на фоне джунглей. Пусть мои друзья в клубе увидят все это.

И конечно, надо, чтобы галька, которую я подброшу, тоже оказалась в кадре.

На лице Лича появилось отчаяние.

— Майор, сразу все в кадр не войдет. Для этого нужен объектив с углом не менее девяносто градусов, а в моем аппарате объектив с углом всего тридцать пять градусов.

— Послушайте, Лич, на кой черт мне эти ваши градусы! — возмутился Даллесон. — Неужели нельзя человека сфотографировать?

— Я могу снять вас сзади, вы будете на переднем плане; приподниму аппарат так, чтобы в объектив попала и галька, но поймите, майор, это будет напрасно израсходованный кадр, потому что гальку на снимке видно не будет. Она слишком мала.

— Вы все очень усложняете, Лич. Я ведь фотографировал сам и знаю, как это делается. Единственное, что от вас требуется, это нажать на кнопку. Ну что мы переливаем из пустого в порожнее?

Совсем отчаявшийся Лич присел на корточки позади Даллесона и в течение нескольких секунд прицеливался аппаратом, пытаясь выбрать наиболее выгодную позицию.

— Подбросьте, пожалуйста, пробную гальку, майор, — попросил он.

Даллесон выполнил его просьбу.

— Ну что еще за пробы!.. — сердито проворчал он.

— Ну хорошо, хорошо, я готов, майор.

Даллесон нагнулся, стремительно выпрямился и выстрелил в камешек в момент, когда тот находился на вершине своей траектории.

Он промахнулся и, повернувшись к Личу, предложил:

— Давайте попробуем еще раз.

— Хорошо, — неохотно согласился Лич.

На этот раз Даллесон попал в гальку, по Лич среагировал слишком поздно и щелкнул затвором аппарата уже после того, как галька рассыпалась на мельчайшие кусочки.

— Ну какого черта вы там копаетесь! — рявкнул Даллесон.

— Я стараюсь изо всех сил, майор.

— Ну ладно, я выстрелю еще раз, не зевайте. — Даллесон нагнулся, чтобы поднять камешек.

— Это последний кадр, майор, — предупредил Лич.

— Ничего, ничего, сейчас должно выйти.

Даллесон еще раз протер глаза от пота, наклонился и задержался в согнутом положении. Сердце его билось учащенно.

— Нажимайте на кнопку, как только услышите выстрел! — крикнул он Личу.

— Хорошо, сэр.

Даллесон подбросил гальку и направил на нее карабин. На какой-то момент он вовсе потерял цель из виду, но снова поймал ее на прицел в тот момент, когда она стала падать вниз. Он нажал на спусковой крючок и выстрелил.

— На этот раз я успел, майор! — радостно доложил Лич.

Вода вокруг них все еще рябилась от падавших осколков гальки.

— Отлично, черт возьми! — весело сказал Даллесон. — Я вам очень благодарен, Лич.

— Не стоит, сэр, лишь бы хорошо получилось.

— Я вам заплачу за это.

— Да, но…

— Никаких но, я настаиваю, — перебил его Даллесон. Он вытащил из карабина магазинную коробку и выстрелил в воздух оставшийся в патроннике патрон. — Сойдемся на двадцати пяти центах за три фотографии. Я уверен, что они получатся хорошо. — Он похлопал Лича по плечу. — А теперь давайте искупаемся, мы вполне заслужили это.

9

После возвращения с передовой разведывательный взвод начал снова работать на строительстве дороги. Роты на передовой несколько раз продвигались понемногу вперед, и среди солдат в тыловых частях ходили слухи, что фронт уже приблизился к линии Тойяку.

О том, как в действительности развивались боевые действия в операции, люди знали очень мало. Дни тянулись однообразно, без каких-либо происшествий, и солдаты быстро забывали обо всем, что произошло несколько дней назад. Ночью они стояли в карауле, вставали через полчаса после рассвета, завтракали, стирали свое обмундирование, брились и садились в грузовую машину, которая доставляла их через джунгли на тот участок дороги, где они работали. Они возвращались на бивак в полдень, и, пообедав, снова уезжали на свой участок дороги и работали там до позднего вечера. По возвращении вечером ужинали, некоторые мылись в ручейке рядом с биваком, а с наступлением темноты ложились спать. В ночном карауле каждому приходилось стоять по полтора часа, и люди уже привыкли к этому. Они даже забыли о том, что можно спать подряд восемь часов. Наступил сезон дождей, и солдаты никогда как следует не просыхали, но они очень скоро смирились и не считали это особым неудобством. Вечно влажная одежда казалась им вполне нормальным явлением, и каждый из них уже с трудом представлял себя в абсолютно сухой одежде.