Чарусские лесорубы - Виктор Савин

— Говорить мало, надо действовать.

Парень подходит к железной бочке, бьет по ней ногой. Она не пустая, не бунит.

— А тут у тебя что?

— Одёнки.

— Какие же одёнки, тут полбочки горючего? Ну-ка, заливай бак да заводи фукалку, — командует парень и сам начинает орудовать возле станции; механик идет к нему.

Наиболее восприимчивые зрители, позабыв, что смотрят пьесу с вымышленными героями, кричат:

— Ермаков, дай ему по загривку! Он у фашистов паровозы водил.

По ходу пьесы электромеханик оказывается шпионом, специально прибывшим под Водораздельный хребет. У него происходит знакомство с очкастым фотографом, приезжавшим в лесосеки и собиравшим сведения о том, что делают горняки на хребте. Фотограф дает механику задание — узнать, откуда будут привозить материалы для взрыва горы. Механик на это соглашается, потом, для маскировки, становится передовым рабочим, но ему все же не доверяют. И в конце концов разоблачают.

Уже на улице под звездным морозным небом, держа Ермакова под руку, Лиза сказала:

— А ведь все это может быть на самом деле, Сергей?

— Конечно, может. Народ в лесу всякий. Молодцы эти ребята из колхоза «Новая жизнь»! Сочинили пьесу, поставили, драмкружок сколотили. А про них, как приехали, говорили: «Деревня!»

— Вот бы они остались у нас на Новинке. Построили бы клуб, начали бы ставить большие пьесы. Я от Володьки Коноплева прямо в восторге. А когда в лесу работает — простой, скромный парень.

— Не влюбись, — засмеялся Сергей.

— А почему бы не влюбиться? — серьезно сказала Лиза. — Я вольный казак… Ну, прощай! Пойду спать.

— Лиза, постой-ка!

Он схватил ее в охапку.

— Отпусти! Чего сграбастал?

— Ты, Лиза, придешь к нам завтра? — спросил он, не размыкая объятий.

— Нет! Больно далеко живешь.

— А как же я без тебя?

— Я уж не знаю как. Ты ведь меня не любишь…

Он сильнее сжал ее в своих объятиях. Она толкнула его в грудь и вывернулась из рук.

— Я тебя обидел, Лиза? — спросил он, растерявшись.

— А чего ты, как медведь?

Он взял ее руку; рука была горячей, как огонь.

— Проводишь меня? — спросил он тихо.

— Пойдем, — сказала Лиза покорно.

Они свернули на дорогу, ведущую в Сотый квартал. Пошли в обнимку, будто по очень тесной тропе. Шли молча, не находя слов. Кругом была тихая морозная ночь, волшебный лес, подернутый серебрящимся куржаком, а вверху, над головой, точно хрустальные, звенели и переливались торжественные звезды.

Не заметили, как дошли до Сотого квартала. Лиза первая спохватилась и заговорила в тревоге:

— Сережа, смотри, где мы!

— Ну, пойдем к нам, у нас ночуешь.

— Что ты, Сергей, что ты!

Они повернули обратно. И так снова дошли до Новинки, и снова не хотелось расставаться: постояли, потоптались на дороге.

Домой Сергей вернулся под утро. Мать всю ночь не смыкала глаз.

— Где ты пропадал до таких пор? — заворчала она. — Гляди-ко, скоро светать будет. Сколько страхов из-за тебя перетерпела. Чего только не передумала? Хотя бы сказался, что долго не придешь.

Не зажигая огня, Сергей разделся, поднялся на приступок возле русской печи, нащупал голову матери и начал гладить.

— Я, мама, с Лизой был. Она сказала, что больше к нам не придет, у меня будто что-то оборвалось на сердце, и стало тоскливо-тоскливо. Я и ходил с ней, неохота было отпускать.

— Значит, любишь ее…

— Когда я болел, а она возле меня сидела, я все на нее глядел, глядел. Какая хорошая! И глаза, и волосы, и родинка на губе, и вся она ровно пришла из какого-то счастливого края, смотрит на тебя и зовет, манит к себе. И почему я этого не замечал раньше!

— Ну, слава богу, сынок. Ложись, усни хоть маленько.

47

Под клуб в Новинке выбрали самое красивое, видное место: на холмике под горой, возле леса. Раскрашенный проект здания повесили в красном уголке, чтобы каждый мог прийти и посмотреть, каким будет клуб после постройки. А с рисунка он выглядел дворцом, хотя здание деревянное и одноэтажное. Красоту клубу придавала отделка: фигурная стрельчатая крыша с башенками по бокам, большие окна с резными наличниками, парадное крыльцо с красивыми вазами по бокам и широкая лестница, спускающаяся с холма, и, как полагается в проектах, вокруг — деревца, цветочные клумбы.

Дарья Богданова привела домохозяек посмотреть проект. Она рассказала, где разместятся кинобудка, зал, сцена, библиотека, комнаты для кружковых занятий.

— А вот здесь, бабоньки, — она показала на угловое окно, — в самой светлой комнате нам отведут место для кружка кройки и шитья.

Потом она повела женщин с лопатами, с ломами, кирками на строительную площадку, где было голое снежное поле да новенькие колышки, поставленные мастером Чемерикиным. Тот день, на удивление, выдался солнечным. Непримятый снег блестел, искрился, точно слегка посыпанный красным перцем. Женщины вырыли в сугробах траншеи до самой земли, а на земле разложили костры, чтобы она оттаивала, чтобы можно было вырыть неглубокие котлованы под каменный фундамент клуба.

Потом к женщинам пришли монтеры, протянули провод, вокруг площадки с четырех сторон поставили столбы, на столбах приспособили глазастые прожекторы.

А вечером, когда рабочие пришли из лесосек, поужинали и немножко отдохнули, ярко освещенная строительная площадка кишела людьми, автомашинами и тракторами. Комсорг Яков Мохов подкатил к площадке на тракторе и высадил из кабинки отца — бухгалтера конторы лесоучастка. Павел Иванович, закутанный в шарфы и шали, в меховых собачьих шубенках, в очках, растерянный стоял перед площадкой и говорил сыну:

— Что мне тут делать? Ну, какой из меня работник? Всю жизнь, кроме ручки да карандаша, в руках ничего не держал. На смех людям меня привез?

— Ничего, тятя, ничего, поработаешь. Потом будешь ходить кино смотреть.

— Нужно мне ваше кино! Я за всю жизнь два раза картины смотрел: один раз в тысяча девятьсот тринадцатом году «Избрание на престол царя Михаила Федоровича Романова» и другой раз, несколько годов назад — «Разгром немцев под Москвой».

— Теперь чаще будешь ходить.

— Деньги-то сорить.

— Копить тебе, тятя, их не к чему.

— Надо иметь копейку на всякий случай.

Увидев Чемерикина — распорядителя работами, Яков вставил два пальца в рот и оглушительно засвистел. Отец съежился, боязливо оглянулся.

— Дай-ка отцу работенку, — сказал комсорг подошедшему Чемерикину.

— Это можно, — живо отозвался мастер. — Айдате, Павел Иванович, за мной.

Увел старика к только что подвезенным бревнам, вручил ему скобель с деревянными ручками.

— Вот, Павел Иванович, садитесь на бревно верхом и очищайте кору, вот так… Поняли? Ну-ка, попробуйте, я погляжу.

А Мохов-сын тем временем, непрерывно гудя, чтобы кого-нибудь не задавить, лихо мчался через строительную площадку, направляя машину в лес, где тоже при свете прожекторов шла валка и разделка корабельных сосен, прямых, гладких, как свечи.

Навстречу Мохову, подмигивая фарами, двигался лесовоз Антона Полуденнова. Флажок на его машине трепетал, как пламя. Вслед за знатным шофером с полными возами ехали жена и сын. А за ними с шумом-грохотом шел длинный обоз из трелевочных тракторов, образованный Алексеем Спиридоновым и его товарищами, приехавшими на лесозаготовки из деревни.

В лесосеке народу было много. На валке леса стояла лишь бригада Ермакова. Из Мохового привезли бензомоторную пилу, и Сергей, взяв к себе в помощники Лизу, отводил душу. Работа вместе с Лизой была для него наслаждением. Тяжелая пила казалась игрушечной, дерево мягким — не успеешь поднести к нему пилу, оно уже валится, ломает сучья, дрожит, а он только покрикивает: «Эй, берегись!» В этом его крике не было надобности, но в нем парень изливал свои чувства, наполнявшие его до краев. Он торжествовал, он чувствовал себя победителем: «Эй, эй!»

Когда падало дерево, Лиза стояла рядом с Ермаковым. На нее сыпались мелкие сухие сучки, прозрачные лепесточки коры, но она смотрела не на дерево, а на Сергея, на его вдохновенное лицо, на тонкий мужественный профиль, на чуть заметный трепет ноздрей.

На обрубку сучьев вышел пилоправ Кукаркин. В руках у него был старинный, восьмифунтовый топор, насаженный на длинное топорище. Появление Кирьяна Корнеевича с таким топором вызвало среди сучкорубов смех.

— Ну, что вам смешно? Ну, что смешно? — заворчал он.

— Ваш топор, Кирьян Корнеевич, давно в музей просится. За него на маскараде можно премию получить.

— «Премию, премию»!.. Что вы понимаете?

— А для чего вам понадобился такой топор? Скажите!

— Так бы и спрашивали, а то нашли над чем смеяться! — смягчаясь, заговорил Кукаркин. — Я поработаю этим топором, умаюсь, злее буду. Глядишь, скорее придумаю сучкорубную машину. Раньше этим топором рубили с корня лес и не замечали, что маялись, а когда дошло до печенок — пилу выдумали. Если работа не больно трудно дается, в мозгах у человека лень заводится, он мало думает над усовершенствованием своего труда. Лень-то нам надо на ремень.