ВОЗВРАЩЕНИЕ СКАРАМУША - Рафаэль Сабатини

Братья Фрей и де Бац выразили шумное, восторженное одобрение. Малышка Леопольдина, которая сидела с ними за столом, смотрела на худое бледное лицо оратора сияющими глазами. Шабо, ошеломлённый столь убедительным доводом, безмолвствовал.

Но, когда де Бац решил развить преимущество и снова обратился к депутату с просьбой выступить защитником корсаров и добиться отмены запрета, Шабо встряхнулся и возобновил сопротивление. Он энергично замахал пухлой и не очень чистой рукой.

— Ах, нет, нет, это невозможно. Как я могу сделаться защитником грабителей? Что обо мне подумают?

— Если вы сможете ответить перед судом собственной совести, какое значение имеет, что подумают о вас другие? — немедленно откликнулся Андре-Луи.

Шабо впился в него глазами, ожидая увидеть насмешку, но лицо молодого человека оставалось совершенно серьёзным.

Андре-Луи продолжал наступление.

— Едва ли можно счесть достойной позицию человека, который только из страха не делает того, что считает правильным. И уж совсем не пристало такое малодушие тому, кто дышит чистым воздухом Горы.

— Вы неверно меня поняли, — отбивался Шабо. — Человек в моём положении, избранник, облечённый священным доверием Народа, должен служить примером всех добродетелей.

— Согласен. Совершенно верно. Но разве можно считать добродетелью желание выглядеть праведником, если в глубине души вы сознаёте, что поступки ваши неправедны? Разве тень может иметь большее значение, чем предмет, гражданин представитель?

— Может. Пусть подозрение — лишь тень. Но если она упадёт на человека в наше неспокойное время… — Он закончил предложение, ударив ребром ладони по шее.

— Вот мы и добрались до сути, — сказал де Бац. — В конечном счёте вами руководит вовсе не добродетель, а страх.

Шабо не сумел скрыть досады, и братья Фрей засуетились, пытаясь восстановить согласие. Юний наполнил представителю бокал, Эмманюэль — тарелку. Оба стали убеждать гостя, что негоже портить трапезу спором. Лучше пусть они потеряют все деньги, вложенные в корсарскую флотилию, и вообще всё, до единого франка, чем испортят аппетит столь достойному человеку.

— А что до остального, — сказал Юний, когда Шабо снова набросился на еду, — то разве вы можете припомнить случай, когда я защищал меры, хоть немного противоречащие чистым принципам Республики? Вспомните мою биографию, Франсуа. Вспомните, как я пожертвовал состоянием и игрушками, которые деспотизм называет почестями; как я порвал с прошлым, чтобы приехать сюда и дышать воздухом свободной Франции, чья слава соперничает со славой Древнего Рима. Неужели после этого вы могли заподозрить меня в лукавстве ради жалкой личной выгоды? Да я никогда бы не стал искать этой выгоды, если бы не видел, что Республика выигрывает гораздо больше.

Шабо слушал, продолжая шумно есть. Наблюдать за его трапезой было не слишком приятно.

Андре-Луи подхватил эстафету и повёл новую атаку на укрепления боязливого депутата.

— Вы не понимаете, что поступок, к которому мы вас призываем, покроет вас славой. Если вы последуете нашему совету, то выкажете гораздо больше ума, чем поверхностный Делонэ, который потребовал принятия этого закона и тем самым оказал услугу врагам Франции, а, значит, нанёс удар по Республике. Предупреждаю вас: если вы не воспользуетесь случаем, найдётся другой депутат, который не упустит благоприятной возможности. Мы упрашиваем вас украсить своё чело лаврами, а вы хотите оставить их другому?

Представитель озадаченно уставился на Андре-Луи.

— Вы располагаете доводами в пользу такой возможности?

— Я уже привёл их вам. Вам нужно больше? Извольте. Любой здравомыслящий человек способен произнести речь убедительно и образно, если он уверен в своей правоте. Magna est veritas et prevalebit[12]. Вам не придётся говорить ничего, кроме правды. Это единственное, о чём мы вас просим.

Шабо в явной растерянности продолжал пожирать Андре-Луи глазами. После минутного молчания он залпом осушил бокал. Видя, что он колеблется, де Бац принялся развивать преимущество.

— Вы предубеждены, гражданин представитель, потому что неверно нас поняли. Вы вообразили, что мы просим вас об услуге, тогда как в действительности мы оказываем её вам.

— Так вот оно что! — ахнул Юний. — Наш славный Шабо решил, что мы злоупотребляем священным долгом гостеприимства, чтобы добиться от гостя помощи. Ах, Франсуа! Вы ужасно к нам…

— Оставим это, — неожиданно вмешался Андре-Луи. — Раз Шабо так всё воспринимает, мы не должны на него давить. Сегодня же вечером повидаюсь с Жюльеном. Он поблагодарит меня за шанс, от которого Шабо отказался.

Шабо не на шутку встревожился.

— Вы чересчур торопитесь! — жалобно воскликнул он. — Вы пришли к решению, хотя мы даже не успели ничего обсудить. Неужели вы воображаете, что я стану сомневаться, требовать ли отмены запрета, если отчётливо увижу, что он противоречит интересам Нации? Мы должны поговорить на эту тему ещё, Моро. Изложите мне ваши аргументы подробнее. А пока я поверю вам на слово, что они так весомы и убедительны, как вы утверждаете.

Все присутствующие шумно одобрили такое решение и поздравили с ним Шабо. По этому случаю всем налили ещё вина. Гражданин представитель впал в философское настроение и, потягивая божественный напиток, пустился в разглагольствования об Освобождении Человека, избавлении мира от ярма деспотизма, под которым корчится в муках Человечество, и о прочей утопической чепухе, ввергшей Францию в пучину террора, голода и нищеты.

Речь получилась очень трогательной. Шабо под влиянием вина и собственного красноречия едва не прослезился над бедами человечества за пределами свободной Франции. Это, однако, не помешало ему бросать томные взгляды в сторону робкой Леопольдины. Девушка представлялась ему похожей на молоденькую серую куропатку. Такая юная, такая застенчивая, такая нежная! Лакомый кусочек для апостола Свободы, для патриота, который в своём альтруизме и самоотвержении готов был брести сквозь грязь и кровь ради спасения мира.

Глава XXVI. ТРИУМФ ШАБО

— Думаю, теперь вы будете мне верить, Франсуа.

Андре-Луи и Шабо стояли в холле Тюильри, приёмном зале Конвента, у подножия лестницы, по которой год назад текла кровь, смывшая грехи деспотизма с бывшего обиталища тиранов. Теперь дворец принадлежал национальным освободителям. Один из них стоял сейчас рядом с гражданином Моро в тени статуи Свободы, символа юной Республики, попирающей мерзости дряхлого деспотизма.

В то утро Шабо взошёл на трибуну, чтобы потребовать отмены закона против корсаров. Он подготовил свою речь с помощью Андре-Луи. Это выдающееся творение воплотило в себе всю страсть Шабо к обличениям. Он обвинил всех, кого только можно было обвинить: реакционеров и иностранных агентов внутри страны, иностранные державы, всё ещё задыхающиеся под гнётом тирании, правительства враждебных государств, которые вооружают порабощённый народ и ведут его войной на детей Разума и Свободы. Бывший капуцин объявил священным долгом всех патриотов борьбу с гидрой деспотизма, где бы она ни поднимала свои чудовищные головы. Её необходимо разить в любое уязвимое место, обескровить до предела, дабы её зловонное дыхание не отравляло больше многострадальное человечество. Эта благородная миссия в то же время является актом самозащиты. Против неё могут возражать только подлые реакционеры и притаившиеся изменники. Он, Шабо, будет рад таким возражениям, ибо они раскроют тех, чьи головы созрели для национальной косы.