o bdf4013bc3250c39 - User

ведь, он знал, вторая натура, и почувствовал, что, несмотря ни на какие его

желания и усилия, эта привычка ни за что не отпустит его, не расцепит своих

крепких когтей, стиснутых на его судьбе. И вздохнув, он обреченно ответил:

- Да нет… Сам попытаюсь. Спасибо.

- Мне почему-то кажется, что у вас ничего не получится, налицо уже

клинический процесс, - и Лазутин еще раз долгим взглядом осмотрел

Добрякова с ног до головы – всю его съежившуюся, неловкую, потерянную

фигуру. – Снотворное я, конечно, выпишу. Но подумайте еще раз,

346

настоятельно вам советую, - он взял ручку и быстро заводил ею по бланку.

Поставил печать и протянул Добрякову:

- Вот, пожалуйста. Очень грустно, что вы не хотите ничего понять. В один

момент все может окончиться весьма плачевно.

Добряков молчал, по-прежнему смотря в пол.

- Ну как хотите. Дело ваше. Не смею настаивать. Впрочем, желаю вам всего

наилучшего.

- Спасибо, - не глядя ему в глаза, сказал Добряков, взял рецепт, повернулся и

вышел из кабинета, забыв даже попрощаться.

В аптеке он купил снотворное. Теперь со спокойной совестью можно было

идти в магазин. Он все-таки послушался голоса разума и решил не

отрываться на всю пенсию, а для начала взять три бутылки водки, три пачки

сигарет, полбатона колбасы и хлеба. На первое время хватит, а там видно

будет. Купил на кассе прочный пакет, сложил туда бутылки, продукты и с

легким сердцем отправился домой. На улице расстегнул три верхние

пуговицы рубашки, чтобы проветриться. Это было весьма кстати: от доктора

он вышел, как из парной.

Вернувшись домой, первым делом выключил мобильник, потом прошел в

ванную и принял горячий душ, чтобы смыть налипший под пристальным

взглядом врача пот, и насухо растерся полотенцем.

«Пора перекусить что-нибудь, а то потом будет не до того», -

предусмотрительно решил он, включил конфорку электроплиты и стал

тонкими кружочками нарезать колбасу и кидать их на раскалявшуюся

сковороду. Масла у него не было, но он специально купил колбасу с жирком, чтобы, растопляясь, он способствовал жарке. А сам тем временем вытащил

из холодильника успевшие охладиться бутылки, налил из начатой полстакана

347

и залпом выпил. Подцепил вилкой кусочек колбасы со сковороды, подул на

него и запихнул в рот, похрустывая рдяной корочкой. Решив, что колбаса

готова, переставил сковороду на холодную конфорку и переложил колбасу на

тарелку.

«И это все? – подумал он, усаживаясь за стол перед дымящейся колбасой и

тупо уставившись в тарелку. – И это все, что осталось?» - мысли о Зине

вернулись к нему непрошено – жестокие, безжалостные. К ним примешалась

выпитая за утро водка, и через минуту Добряков плакал, как безутешный

ребенок. Понемногу успокаивался, выпивал полстакана водки и снова ревел

навзрыд, терзая душу ее именем и осознанием своего окончательно

погибшего счастья.

Это счастье стоило пышных похорон, и в течение трех дней, трех вечеров и

трех ночей Добряков пребывал в состоянии, которое трудно было назвать

жизнью. Эта жизнь ограничивалась кухней и кроватью. Даже в туалет ему не

хотелось, поскольку каждое утро просыпался облитый потом с ног до головы, спотыкаясь и лихорадочно трясясь, ковылял на кухню, запивал похмелье

полным стаканом водки, возвращался в комнату, валился в кровать и снова

засыпал тяжелым, но спасительным сном.

Утром четвертого дня он проснулся, как обычно, в половине пятого,

негнущиеся ноги кое-как донесли его до кухни. Он захотел сесть и не смог –

ноги уже не слушались его. Поразительно, но в тот момент (это он хорошо

запомнил) ему вдруг пришла в голову одна мысль, за которую он вдруг

ухватился, как за спасительную соломинку. Мысль эта была – «не пить,

остановиться». Он помнил, что эта мысль не вызвала, вопреки обыкновению, сопротивления его организма, требующего водки. Странно, но на грани,

казалось бы, полнейшего забытья он вдруг почувствовал приближающееся

спасение, еще где-то неясно и призрачно брезжившее, но уже уверенно

заявлявшее о себе. Он вспомнил доктора Лазутина, его слова при прощании

348

тяжким молотом заколотили в больном мозгу. Пора было прекращать – это

было ясно. Но резко бросать нельзя. Налил в стакан совсем немного, на

палец, водки и выпил. Потом взял из аптечки в серванте две таблетки от

головной боли и две таблетки снотворного, выпил и запил струйкой воды из-

под крана. Вернулся в комнату, лег и с головой укутался одеялом. Он знал, он

твердо знал, что сон обязательно придет…

К вечеру он проснулся – практически совсем свежий, только в голове еще

немного колотилось дневное возлияние. Он поднялся с кровати и сам

удивился, до чего легко это было сделать. Выпил еще две таблетки от

головной боли и снова лег. Интересно, что делать всю предстоящую ночь?

Ведь уснуть теперь долго не удастся.

Он смежил веки и заставил себя уснуть. Когда-то у него это неплохо

получалось. Но теперь изможденный организм плохо повиновался ему, и сон

не шел. Можно было, конечно, еще принять снотворного, но он где-то

вычитал, что чрезмерное его употребление негативно отзывается, в

частности, на работе сердца.

«Да и что значит «негативно»? – подумал он. – Это ведь смотря какой у кого

организм. Один вон от одной таблетки мертвецки засыпает, а мне уже и две

насилу помогают. Все относительно… Две таблетки на ночь мне, пожалуй,

тоже сегодня не помогут. Ну что ж, значит, выпьем три… А сердце? – снова

подумал он, но эта мысль на фоне общего улучшения самочувствия вовсе не

показалась ему тягостной. – Ерунда! Еще немного медикаментозного натиска

моему моторчику совсем не повредит. Здоровее проснусь назавтра, это уж

наверняка. И я буду не я, если еще хоть раз в жизни возьму в рот хоть каплю

этой гадости!»

Он поворочался еще немного, с полчаса, и посмотрел на часы. Половина

восьмого. Да, идти в ночь, пожалуй, еще рано. Выпьешь снотворное, заснешь

349

– и проснешься опять в половине пятого. Его передернуло от такой мысли, все его утренние похмельные пробуждения в одно и то же время сейчас

казались ему кошмаром, о котором и вспоминать-то не хотелось, не то что

еще раз его пережить.

«Поесть, что ли? – подумал он. Еще часок пройдет, а там можно и на

боковую, в ночь».

Он представил себе жареную колбасу и прислушался к себе. В глубине

желудка что-то едва слышно проурчало. Значит, можно и поесть. Он

поднялся, накинул на плечи старенький халат и пошел на кухню. Порезал

колбасы, снова побросал ее на сковороду без масла. Потянулся было к пачке

сигарет, но почувствовал, что даже курить ему сейчас не хочется. Это

порадовало его, и он стал следить за шипящими кусочками сала,

потрескивающими на раскаляющейся сковороде. Взял ложку, перевернул

каждый кусочек и залюбовался румяной корочкой. Приготовил тарелку,

вилку, выключил плиту и стал выкладывать колбасу на тарелку.

… От внезапного звонка в дверь его рука дрогнула, кружок колбасы, стреляя

раскаленным жиром, сорвался с вилки и упал ему на запястье. Он стряхнул

его и шумно подул на ожог. Раздраженно поставил тарелку возле плиты и

пошел открывать.

«Опять какие-нибудь поборы, - думал по пути. – На консьержа или еще

куда…»

Дважды повернул вертушку замка, рванул дверь на себя – и обомлел. В холе

стояла Зина – растрепанная, тяжело дышавшая, с воспаленными глазами и

свежим запахом алкоголя изо рта. У него даже подумать времени не

оставалось. По хорошему, конечно, следовало бы закрыть перед ней дверь и

никогда ее не впускать в квартиру. Но он так растерялся, что, подсознательно

350

чувствуя свою правоту, не осмелился все-таки отказать ей. Тяжело вздохнул

и, отойдя на шаг назад, спросил негромко:

- Ну, чего тебе?..

Она словно дожидалась его реакции и, заметив его нерешительность, быстро

ворвалась в прихожую и прикрыла дверь, навалившись на нее спиной. Потом

бросилась к нему на шею и, обнимая мягкими, такими родными руками, не

выдержала, разревелась безутешно, крупными слезами. Он чувствовал, как

эти слезы катятся по его щеке, ощущал ее влажное, горячее лицо, слушал

надрывные всхлипывания и понемногу смягчался.

- Да что ты?.. Что с тобой?.. Я уже и не сержусь вовсе, - тихонечко шептал он, нежно поглаживая ее по вздрагивающей спине. – Мали ли чего с кем не

бывает!.. А я тебя ждал, по правде сказать, - ляпнул первое, что на ум

взбрело.

- Правда? – она подняла на него заплаканные, измученные глаза и шептала

без остановки, сквозь слезы: - Я знала, что ты не можешь бросить меня… что

не бросишь меня в беде… Я знала, что ты замечательный, что

справедливый… что на тебя можно положиться в тяжелый момент… И вот…