Этногенез и биосфера Земли - Лев Гумилёв

Формы, созданные гением и трудом людским, противостоят постепенному исчезновению вещей, но любое достаточно сильное постороннее воздействие может сломать форму и обречь ее содержимое на распад. А после того, как такая трагедия произошла и не воспоследовало немедленной регенерации, этнос превращается в аморфную популяцию, составную часть геобиоценоза. И только новый взрыв этногенеза выведет ее из тупика, заставит перемешаться с соседями и провозгласить новую этническую доминанту. Но тогда это будет уже новый этнос.

Творчество или жизнь?

На первый взгляд, этот жестокий вывод поражает пессимизмом, но это только на первый взгляд. Подумаем, нужна ли людям вечность прозябания, «без божества, без вдохновенья, без слез, без жизни, без любви»?

Разве не лучшее, что есть в людях, – это способность к творчеству? Но ведь оно влечет за собою невосполнимую затрату жизненной энергии организма человека. А если речь идет о системе высшего порядка – этноса, то и тут закономерность та же самая. Победа над сильным врагом в освободительной или завоевательной войне уносит много героев и заложенные в них гены; однако стоит ли предпочесть такой жертве постыдное рабство? Преобразование ландшафта, открытие новых стран, а в наше время – планет, изнурительная работа в лаборатории или библиотеке, не по обязанности, а по совести, отрывают людей от семьи либо вообще мешают ее созданию. Но ведь мы чтим имена Колумба и Магеллана, Пржевальского и Ливингстона, Эвариста Галуа и Анри Пуанкаре, Огюстена Тьерри и Дмитрия Ивановича Менделеева, сгоревших в работе. А художники? Рембрандт и Ван Гог, Андрей Рублев и Михаил Врубель! И поэты, и композиторы, а уж героев, сражавшихся за Отечество, можно даже не перечислять, так как такие примеры известны каждому. Многие из них не оставили следа в генофонде, но этой жертвой воздвигли здания культуры, поныне восхищающие потомков.

Но ведь некоторые из подобных людей имели семьи, а их дети не проявили талантов родителей. Не противоречит ли это нашему выводу? Разберемся.

Способности сами по себе – еще не все. Для великих свершений нужен запал, толкающий людей на жертвенное служение идеалу, реальному или мнимому. Именно этот запал можно рассматривать как признак, по-видимому, рецессивный, ибо он передается не всегда. Если бы у персон описанного склада было по сто детей, то, вероятно, можно было бы рассчитать процент, а тем самым вероятность передачи признака. Но, увы, по отношению к человеку способы исследования, годные для гороха и мух, неприменимы. История же располагает материалом, обобщающим характеристики деятельности разных этносов в разные, строго датируемые эпохи. Этническая история и анализ разных этногенезов позволяют установить следующую взаимозависимость: интенсивность этногенеза обратно пропорциональна продолжительности существования этнической системы, которая тем не менее не может существовать бесконечно.

Во-первых, однообразие унылого существования снижает жизненный тонус людей настолько, что возникает склонность к наркотикам и половым извращениям, дабы восполнить образовавшуюся душевную пустоту. А это всегда ослабляет этнос как систему. Во-вторых, устранив из жизни экстремальные генотипы, этнос упрощается за счет снижения разнообразия, а это, в свою очередь, снижает резистентность этнического коллектива в целом. В спокойных условиях это малоощутимо, но при столкновениях с биологической средой, главным образом с соседями, отсутствие активных специализированных и жертвенных элементов ощущается крайне болезненно. Считать этот процесс сознательным, как делает С. М. Широкогоров, полагающий, что этнос стремится к «интеллектуальной нивелировке и сведе+нию к среднему уровню индивидуумов, ушедших вперед, руководствуясь сознанием (или инстинктом) самосохранения»,[277] вряд ли верно.

Сознательных решений об уничтожении мыслящих и доблестных людей ни одни этнос не принимал, а гибли они по логике событий, не контролируемых волей их участников. Так было в императорском Риме, где во время солдатских мятежей жертвой их становились наиболее дисциплинированные центурионы, после чего легионеров легко разбивали варвары; в Византии, где в 1204 и в 1453 гг. население отказывалось выходить на стены и защищать свои дома, предоставляя храбрым защитникам гибнуть без помощи, в Китае XII–XIII вв., где и население, и правительство сдавались чжурчжэням и монголам, и т. д. Но ведь так бывало только в эпохи упадка, когда логика исторических событий по вектору совпадала с биологическим вырождением и социальными кризисами. А так как каждый этногенез заканчивается гибелью системы, то и телеологический принцип представляется абсурдом. Можно стремиться к собственному ужасному концу? Можно лишь мужественно признавать его неизбежность!

Итак, ни дарвинистские, ни аитидарвинистские, ни новые синтетические концепции эволюции для объяснения этногенеза не подходят. Это естественно, ибо этиология – не биологическая, а географическая наука и, следовательно, имеет свою специфику, хотя и связанную с поведением новых организмов и среды, в которой они обитают.

Мысли С. И. Коржинского

И все-таки есть одна концепция, пригодная для нашего сюжета, разумеется, с поправками и очищением от предвзятости отдельных тезисов.

В 1899 г. С. И. Коржинский выпустил в Петербурге книгу «Гетерогенезис и эволюция». По его мнению, борьба за существование и естественный отбор являются факторами, ограничивающими образование новых форм и пересекающими накопление вариаций, так как способствуют выживанию средних типов, т. е. поддержанию status quo. Появление новых форм происходит вследствие редких «скачковых вариаций» в тех или иных географических регионах. Эволюционный процесс приводит к образованию полового барьера (нескрещиваемости) между новой расой и ее родоначальницей и возникновению новых гетерогенных вариаций.[278]

Появление новой географической расы рисуется так: «Среди потомства, происходящего от нормальных представителей какого-либо вида или расы и развивающихся при одних и тех же условиях, неожиданно появляются отдельные индивидуумы, более или менее уклоняющиеся от остальных и от родителей. Эти уклонения иногда бывают довольно значительны и выражаются целым рядом признаков, чаще же ограничиваются немногими или даже одним каким-либо отличием. Но замечательно, что эти признаки обладают большим постоянством и неизменно передаются по наследству из поколения в поколение. Таким образом, сразу возникает новая раса, столь же прочная и постоянная, как и те, которые существуют с незапамятных времен».

Видимо, прав К. М. Завадский, отметивший, что гипотеза С. И. Коржинского относится к расо – или видообразованиям, но проходит мимо проблемы целесообразности и не ставит вопроса о связи между видообразованием и адаптациогенезом. Следовательно, эта гипотеза не имеет прямого касательства к эволюции, понимаемой как образование целесообразных признаков.[279]

Не берусь судить, насколько правильны выводы С. И. Коржинского в отношении образования видов, но если говорить об этногенезе, процессе, стоящем на несколько порядков ниже, то они применимы целиком: процессы образования этносов – не эволюционные процессы. В этом отличие этногенеза от антропогенеза.

Эксцесс и инерция в этногенезе

Концепция гетерогенеза снимает почти все недоумения по поводу характера этногенетических процессов. Естественный отбор стабилизирует этническую систему, что ведет ее к неминуемому упрощению. А это обстоятельство, в свою очередь, говорит о необходимости признания концепции эксцесса, т. е. толчков-микромутаций, возникающих время от времени и нарушающих естественный ход изменения энергетического уровня, связанного с возникновением этноса.

Ведь если бы описанные процессы не уравновешивались другими, столь же мощными, но имеющими обратный знак, то новые этносы не возникали бы. Тогда человечество еще в палеолите превратилось бы в аморфную массу антропоидов, сходных друг с другом и населяющих один климатический пояс. Эти двуногие хищники размножались бы крайне медленно, ибо их, как и всех других зверей, лимитировало бы количество пищи. И разум был бы им не нужен, так как, достигнув оптимума адаптации к привычным условиям, они не испытывали бы потребности в переменах. Короче, они бы все жили, как нынешние изоляты-персистенты.

А на самом деле время от времени происходят вспышки этногенеза, влекущие за собою расширение ареала и перетасовку многих элементов гиперсистемы, называемой «человечество». И, как было показано выше, эти вспышки необъяснимы социальным развитием, ибо отнюдь не ориентированы на прогресс и столь редко совпадают со сменами формаций, что эти совпадения следует считать случайными. Значит, нужно вернуться к концепции биологической эволюции Homo sapiens. Принято считать, что после становления подлинно человеческого общества в верхнем палеолите «отбор как видообразующая сила оказывался преодоленным» и «по сравнению с высоким развитием речи и мышления другие особенности Homo sapiens не имели решающего значения, хотя, конечно, не были безразличными».[280] Последней оговорки достаточно.