Современная семья - Хельга Флатланд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ты разговаривал с мамой? — спрашивает у меня Эллен, пока папа усердно распаковывает их с Полом подарок.
Папа выпрямляется, по чистой случайности повернувшись к нам нужным ухом. Я не знаю, как ответить, что будет правильнее. Я действительно говорил с ней, мама отправилась на горное плато Хар-дангервидда, в специальный тур для одиноких, организованный Туристической ассоциацией. «Но это необязательно рассказывать остальным, — уточнила мама перед отъездом. И добавила — В особенности — твоему отцу». — «Но вы же разведены и вправе встречаться, с кем хотите», — недоумевал я. «Да, но… понимаешь, это же папа, он наверняка будет переживать», — ответила она. «Не думаю. Откуда ты знаешь, ведь и он тоже мог кого-то встретить», — возразил я. «О чем ты говоришь, кого это он встретил?» — «Я не утверждаю, просто говорю, что мог», — улыбнулся я, по-детски довольный тем, что мама так волнуется насчет папы. «Конечно, мог, — ответила она. — И, разумеется, меня это не касается. Но все же ново для нас, правда?» — «Ну, через два года вряд ли можно сказать, что ново, — заметил я, — хотя, наверное, в твоем возрасте годы кажутся короче». — «Ты эйджист, — парировала мама. — А к возрасту это не имеет никакого отношения».
— Она гуляет по плато Хардангервидда, от домика к домику, — ответил я.
— Одна? — уточняет Эллен, как обычно не понимая, что важно вовремя отступить.
— С тетей Анне.
— С Анне? Нет уж, ни за что не поверю, — смеется папа. — Я видел ее недавно, там пригодились бы ходунки.
В последние годы и мама, и папа стали чемпионами по комментированию знакомых, у которых они с плохо скрываемым чувством триумфаторов обнаруживают признаки старения — словно идет соревнование. Последнего тоже нельзя исключать, но все же как-то странно подчеркивать, что друзья и ровесники стареют, одновременно с упорством отгоняя мысли о собственном возрасте.
— Ну, или с кем-то еще, не знаю, я же не наблюдаю за мамой целыми днями, — оправдываюсь я, и тут меня спасает Лив: она выходит из кухни, держа в руках мамин передник, который непонятно как очутился у папы, и сообщает, что обед готов.
«Ты ведь не обязан со всем этим возиться», — говорила мне мама, когда мы прошлой осенью выносили вещи из дома, будто я совершенно посторонний ребенок, у которого развелись родители. Они с папой поспорили из-за вещей, и папа в досаде укатил на своем велосипеде. «Ты не можешь оставить себе все, Туриль, — громко говорил папа, когда я вошел в прихожую. — Как ты себе это представляла? Что твоя жизнь будет идти по-прежнему — те же вещи, те же привычки, тот же уровень — и поменяется только одно: ты избавишься наконец от меня?» — «От тебя? — повторила мама. — Не смею даже лишний раз напоминать, у кого тут был трагический личностный кризис и кто от кого хотел избавиться». — «Нет, хватит, ты несправедлива и знаешь об этом. Как всегда, сплошной эгоизм, ты думаешь только о себе, и это многое объясняет, потому что во всем виновата именно ты», — подытожил папа. «Сверре, забери, ради бога, всю коллекцию, если она для тебя важнее, чем твоя порядочность», — проговорила мама. На несколько секунд стало тихо, потом я услышал папины шаги в коридоре. Он заметил меня и только развел руками, проходя мимо, прежде чем прыгнуть на свой велосипед.
В известном смысле даже хорошо, что мне удалось найти подтверждение конфликта между ними. Хотя несколько деталей за последние полгода — скажем, мамина паническая атака или резкая эскалация папиных тренировок — свидетельствовали, что не все так просто, как им хотелось бы показать, трений между ними случалось удивительно мало. Когда рядом находились Эллен, Лив или я, папа с мамой вели себя спокойно и вежливо, беседуя и общаясь друг с другом вполне нейтрально и даже доброжелательно. Со временем стало понятно, что многое здесь диктовалось гордостью, им хотелось что-то доказать нам, да и всем остальным, — все должно было пройти как по маслу, нет ничего странного в том, чтобы развестись в семьдесят, это правильное решение, с которым они оба согласны; смотрите: все просто, хорошо и правильно. И все-таки мне стало легче после небольшого фрагмента происходящего между ними, когда их никто не слышал и они вели себя не так, будто за ними постоянно кто-то наблюдает и оценивает, справляются ли они с ситуацией.
Мы планировали разобрать вещи и освободить дом вместе, точно наша семья по-прежнему единое целое, но Эллен, которая в то время как раз только что познакомилась с Полом, написала, что не сможет прийти и заберет оставшееся в ее комнате позднее. Лив и Олаф приехали, вынесли из комнаты Лив несколько картонных коробок и снова уехали. Убирать остались мы с мамой. Мы складывали папины вещи в один угол, а мамины — в другой, и мне показалось, что маму мучит чувство вины, когда она сложила в папином углу всю коллекцию пластинок.
«Уф! Нет, надо было тебя не загружать», — то и дело повторяла мама. «Пожалуй, — откликался я, — но раз уж я пришел…» — «Может быть, в этом есть терапевтический эффект, — с надеждой предположила мама. — Помнишь, как ты жалел, что не был на похоронах дедушки?» — «Нет, я жалел о том, что не навестил его в тот день, когда собирался, а не о том, что не видел его в гробу. Перестань, пожалуйста, все переиначивать. И потом, это нельзя сравнивать», — парировал я. «Это ведь тоже потеря», — проговорила мама. Ей пришлось сделать передышку.
В конце концов папа вернулся и, положив руку мне на плечо, поблагодарил за помощь. «Порой бывает непросто, — говорил он мне, в действительности обращаясь к маме, которая из вежливости повернулась к нему спиной. — Мы же не только мебель разбираем, но и всю нашу общую жизнь; видишь ли, здесь очень много чувств». Он проглотил застрявший в горле комок. «Все нормально», — сказал я. Папа переложил коллекцию пластинок в мамин угол, и они возобновили свое вежливое сотрудничество.
Я лежал на кровати в своей старой комнате, прислушиваясь к звукам дома, вдыхая его запах, вбирая
