Гибель советского кино. Интриги и споры. 1918-1972 - Федор Раззаков

«Я давно говорил Григорию Наумовичу, что так снимать фильмы нельзя! – заявил директор. – Например, в фильме есть эпизод, где солдаты передают свое мыло в подарок жене одного бойца. Но тогда возникает вопрос: а как сами бойцы будут потом мыться? Зритель может подумать, что наша армия нечистоплотна».

Услышав эти слова, Чухрай встрепенулся. Получалось, что человек, который всю войну просидел в тылу, в эвакуации в Средней Азии, вздумал учить его, фронтовика, у которого четыре ранения и который неоднократно десантировался в тыл врага, что такое фронт. Да еще обвинил его в неуважении к родной армии! Короче, Чухрай не сдержался и схватил директора за грудки. От неожиданности тот буквально потерял дар речи. Зато его не потерял министр, в кабинете которого подобное происходило впервые. Михайлов немедленно вызвал к себе секретаря и потребовал привести... милиционера. Дескать, надо арестовать хулигана. Но Чухрай не стал дожидаться, пока его скрутят стражи порядка, и покинул кабинет сам. А уходя, бросил министру слова, которым суждено будет стать пророческими: «Я уйду из этого кабинета, но сюда еще вернусь. А ты уйдешь – и не вернешься!». И ведь действительно: меньше чем через год, к вящей радости либерального лагеря, Михайлова сняли с должности министра и отправили послом в Индонезию. Но это будет чуть позже, а пока министр потребовал от руководства студии провести партийное собрание и рассмотреть на нем персональное дело коммуниста Чухрая. Студия взяла под козырек.

На собрании Чухраю поставили в вину то, что он мало того что снял несовременное кино, так еще отказывается вносить в него необходимые поправки. И даже слово министра ему не указ. Кто-то из зала стал кричать: «Исключить Чухрая из партии!». Однако этот голос оказался чуть ли не единственным, поскольку большинство присутствующих было на стороне режиссера. В итоге было решено вынести провинившемуся мягкое наказание: ему поставили на вид. Однако «Балладу о солдате» начальство распорядилось пустить малым экраном с запретом показывать его в больших городах и в столицах республик.

Для создателей картины это, конечно, было меньшим унижением, чем обвинение в идеологической диверсии, но все равно било по самолюбию страшно. Ведь они-то понимали, что фильм замечательный и сделан от чистого сердца. Однако точно так же расценили фильм и простые зрители. «Баллада...» понравилась им настолько, что они буквально завалили высокие инстанции восторженными письмами. Стало понятно, что мнения перестраховщиков от власти и народа здесь кардинально разошлись. В итоге первым хватило ума это свое заблуждение признать. После этого «Балладе о солдате» была дана «зеленая улица»: с 1 декабря фильм пошел широким экраном и даже был выпущен за границу, где имел не меньший успех, чем на родине (как мы помним, он был назван лучшим фильмом сезона в США, Японии и Греции).

В прицеле критики – неореализм

Тем временем, несмотря на все старания кинематографистов оформиться в Союз, власти по-прежнему оттягивали это событие всеми возможными способами. Хотя фактически Союз уже существовал и к лету 1959 года насчитывал в своих рядах 2 184 человека (общая численность штатных работников всех республиканских организаций насчитывала 139 человек, домов кино и дома творчества «Болшево» – 188 человек, общий фонд зарплаты на 1959 год составил 1 миллион 894 тыс. рублей).

Между тем активность руководящих органов СРК не ослабевает ни на минуту. Летом все того же 1959 года кинематографисты пробивают через союзный Минкульт проведение в Москве 1-го Московского кинофестиваля. Он проходил 3–17 августа под девизом «За гуманизм киноискусства, за мир и дружбу между народами». Золотого приза на нем была удостоена патриотическая лента Сергея Бондарчука «Судьба человека».

Сразу после завершения фестиваля последовала еще одна победа пырьевской команды: власти дали добро на создание Бюро пропаганды советского киноискусства. Эту организацию СРК пробивал в течение нескольких лет, возлагая на нее большие надежды: БПСК должно было стать настоящей «дойной коровой» для СРК. Власти всячески затягивали это решение, видимо, опасаясь давать кинематографистам еще большую финансовую самостоятельность. Однако рано или поздно эта проблема должна была разрешиться, и она разрешилась – в пользу кинематографистов.

Вспоминает Р. Юренев: «Основной деятельностью этого Бюро были лекции о киноискусстве и встречи киноактеров со зрителями (именно последние и приносили основной доход СРК. – Ф. Р.). Все это сопровождалось показом отрывков из фильмов, иногда – в завершение – целым, давно уже сошедшим с экрана фильмом. Встречи с актерами имели огромный успех: видеть «вживую» своих любимцев стекались толпы. Лекции, проходившие вначале в большом зале Театра киноактера, а затем во всех больших и малых московских рабочих и студенческих клубах, домах профсоюзов, дворцах культуры и даже в заводских ленинских уголках, тоже имели успех. Образовались кланы любительниц кино, которых я узнавал в первых рядах. Лекторами стали молодые киноведы, зарабатывающие на этом приличные деньги. Постепенно Бюро пропаганды открыло филиалы во всех крупных городах.

Киноведы стали совершать большие турне, появились ушлые администраторы, организующие по нескольку лекций в вечер. Фрагменты фильмов доставались (а позднее и печатались) в Госфильмофонде, иногда в фильмотеке ВГИКа или на студиях. Директором Бюро пропаганды мы выдвинули молодого киноведа-вгиковца Леву Парфенова, делавшего все, чтобы придать лекциям и встречам серьезный искусствоведческий, а не коммерческий характер. Но и коммерция, конечно, не забывалась. Еще большие доходы стали приносить открытки с портретами киноактеров и книжечки-комиксы по мультфильмам. Понемногу стали издавать и брошюры – монографии об актерах, об отдельных фильмах. Бюро пропаганды стало финансовой основой Союза, появились деньги, началось строительство Дома ветеранов, расширение и перестройка Дома кино, Дома творчества в Болшево. Всем этим заворачивал Г. Б. Марьямов, с огромной энергией и административным мастерством...».

Однако в самом СРК не все было столь гладко, как казалось на первый взгляд. В киношной среде у импульсивного Ивана Пырьева было много противников и недоброжелателей. Например, еще со сталинских времен таковым являлся Сергей Герасимов, который теперь, став одним из членов СРК, стал подвергать критике многие начинания Пырьева (это противостояние выходило за рамки личностных отношений двух мэтров и являло собой борьбу двух кланов в кинематографе: один представлял киностудию «Мосфильм», другой – киностудию имени Горького). Сам Пырьев полагал, что таким образом Герасимов пытается создать почву для своего будущего воцарения в кресле председателя будущего Союза кинематографистов. Поэтому Пырьев в долгу не оставался и, в свою очередь, торпедировал инициативы Герасимова. Однако власть в этом споре выбрала сторону последнего. В августе 1959 года министр культуры СССР Михайлов подписал приказ «О создании художественного совета по кинематографии Министерства культуры СССР» и назначил его председателем Герасимова. И первое, с чего начал новоиспеченный руководитель, – ударил по последователям итальянского неореализма в советском кинематографе.

В конце 50-х годов многие советские кинематографисты находились под большим влиянием этого течения в киноискусстве, видя в нем один из способов уйти от «взбесившегося ландрина». Этот интерес особенно усилился после Недели итальянских фильмов в Москве в 1956 году, где были показаны три итальянских фильма: «Дорога» Ф. Феллини, «Хроника одной любви» М. Антониони и «Чувство» Л. Висконти. Одним из ярых сторонников итальянского неореализма в Советском Союзе был кинорежиссер Михаил Ромм, который так объяснял свое пристрастие к нему:

«Крупнейшим и прогрессивнейшим течением в западном кино был итальянский реализм. Я в свое время назвал это течением великим и продолжаю считать его таковым, и уж, во всяком случае, величайшим после советского кино. Компартия Италии стояла у колыбели итальянского неореализма. Итальянский неореализм впитал опыт советского кино более раннего периода. Де Сантис поднимал тост за меня как за одного из своих учителей. Но после Великой Отечественной войны итальянский неореализм, в свою очередь, открыл много ценного советской кинематографической молодежи: опыт подробного, тщательного наблюдения за жизнью тружеников в простейших ситуациях; опыт широкого пользования городской и сельской натурой; исключительную правдивость жизненных ситуаций; отказ от драматических шаблонов, от режиссерской и операторской нарочитости. В определенное время, в определенные годы влияние итальянского неореализма было несомненным, иногда даже чрезмерным, а большей частью в чем-то полезным...».