Враг за Гималаями - Николай Чадович

В преддверии ночи, не сулившей покоя, нужно было хоть немного вздремнуть. Положив в изголовье включенную рацию, настроенную на общую с Кондаковым волну, Донцов постарался устроиться на койке так, чтобы не потревожить левый бок.

Усталость была так велика, что ее некоторое время не мог побороть даже сон – лучший лекарь и утешитель. Голова тупо ныла, а биение сердца буквально сотрясало измученное тело.

Расследование обещало закончиться в течение ближайших суток, и это был единственный отрадный момент в лавине неприятностей и неудач, обрушившихся на него в последнее время. Другой вопрос: чем оно закончится? Загадывать в таком деле что-нибудь наперед было занятием бесперспективным.

Какие – либо доказательства, прямо уличающие Лукошникова и Тамарку-санитарку в смерти Наметкина, до сих пор отсутствовали, и Донцов даже не представлял себе, откуда эти доказательства могут появиться.

Учитывая непростой характер обоих подозреваемых, надеяться на чистосердечное признание не приходилось. Вполне возможно, что расколется этот третий, сбежавший в метро от Кондакова, но его еще надо поймать. То же самое касается и неведомого Эдгара, который с одинаковой долей вероятности может оказаться и кремнем, и хлюпиком.

Иногда о следователе говорят – шьет дело. Лучше было бы сказать – вяжет. Вяжет из ниточек разной длины и прочности, называемых фактами.

К сожалению, в распоряжении Донцова было очень мало таких ниточек. Присоединить бы к ним те, которыми, несомненно, располагает профессор Котяра, и тогда могла бы получиться очень занятная композиция. Но знаменитый психиатр выразился вполне определенно – доходи до всего своим умом. Как будто бы у Донцова этого ума – как ножек у сороконожки.

Неплохо было бы, конечно, накрыть всю компанию в Экспериментальном бюро, но нет никакой гарантии, что они сунутся туда нынешней ночью. Какой-то интерес у них там, безусловно, есть, однако маловероятно, чтобы самозваная санитарка, восьмидесятилетний старец и провинциал-недоумок смогли самостоятельно распорядиться столь сложным прибором, как психотрон. Да и для чего он им нужен? Чью душу они собираются спасти или, наоборот, погубить?

Возможно, какой-то намек даст рукопись, прошедшая через руки всех, кто фигурирует в деле Наметкина. Но тут опять случилась заминка. Ох, не ко времени подоспела эта лингвистическая конференция. Правильно говорят знающие люди: удача сродни половому влечению – если пропадет, то навсегда.

Имелось еще немало вопросов, столь неясных, что о них и вспоминать не хотелось. Ну, например: Олег Наметкин мертв? Или не совсем?

Как преступники проникли в его палату?

Кто истинный автор шифрованной рукописи? По крайней мере не Лукошников, который в трехстрочном заявлении об улучшении жилищных условий умудрился сделать дюжину ошибок…

Как удается Тамарке-санитарке, она же Доан Динь Тхи, так ловко, а главное, так убедительно, менять свое внутреннее обличье?

Каким путем попала к ней малява, написанная на древнегреческом языке, а потом и кусок проволоки, которым были открыты наручники?

Мысли эти, постепенно теряя ясность, как бы сливались между собой, превращаясь в нечто напоминающее глубокую, черную трясину, и душа Донцова, развоплощаясь, тонула в ней, оставив тело ворочаться и мучительно подрагивать на койке.

Однако уснуть окончательно ему не дал телефонный звонок.

Донцов ожидал чего угодно – весточки от Цимбаларя, наконец-то уломавшего несговорчивых лингвистов, сообщений дежурного по отделу, разузнавшего что-то интересное, доклада эксперта-криминалиста из главка, которого он упросил-таки сделать анализ вне всякой очереди – но только не этого голоса, вкрадчивого и негромкого, как бы лишенного четко выраженной половой и возрастной принадлежности, хотя и явно незнакомого, но вроде бы уже где-то слышанного.

– Это квартира следователя Донцова? – таков был первый вопрос звонившего после традиционных «алло» и «здравствуйте».

Ответ прозвучал предельно лаконично:

– Да.

– Простите, а как вас величать по имени-отчеству?

– Кто это говорит? – Сердце Донцова, уже немного успокоившееся, забилось в прежнем лихорадочном ритме.

– Скоро узнаете, – пообещал незнакомец. – Так как все же? Иван Иванович? Карл Карлович?

– Странно… Телефон мой вы знаете, а имя-отчество почему-то нет.

– Номер вашего телефона написан на аппарате, – хладнокровно пояснил незнакомец.

– А все мои паспортные данные можно найти в документах, хранящихся по соседству с телефонным аппаратом! – осерчал Донцов.

– В отличие от вас я не считаю для себя возможным заглядывать в чужие документы, – голос был по-прежнему спокоен.

– Кто вы в конце концов такой? Представьтесь, или я брошу трубку.

– Можете называть меня Олегом Наметкиным.

Нечто подобное Донцов ожидал с самого начала, и тем не менее это был настоящий сюрприз. Ведь сюрпризом можно назвать что угодно, вплоть до злого розыгрыша.

– Олег Наметкин умер десять дней назад, и его тело давно кремировано, – резко ответил он.

– Глупо было бы отрицать очевидные факты. Но из всех возможных имен это для меня самое близкое.

– Вам эти дурацкие шуточки еще не надоели?

– Ну зачем же так? Не надо нервничать. Вы все же следователь с приличным стажем, а не кисейная барышня. Вам ли бояться оживших мертвецов? Давайте поговорим спокойно. Как мужчина с… прошу прощения, я, кажется, слегка заговорился… Как благородный человек с благородным человеком.

– Хорошо, Олег Наметкин, – с нажимом произнес Донцов. – Давайте поговорим. Хотелось бы знать: какова цель вашего звонка? Просто поболтать? Вам стало скучно на том свете?

– Только не надо язвить. Об упомянутом вами том свете я знаю предостаточно, и смею вас уверить, что это совсем не тема для упражнений в остроумии… А звоню я вам с чисто прагматической целью. У меня есть к вам одна просьба. Или, если хотите, предложение.

– Слушаю внимательно.

– Хотелось бы, чтобы нас оставили в покое.

– Кого это вас?

– Не разыгрывайте наивность. Вы меня прекрасно поняли. Конечно, все мои доводы в собственную защиту бездоказательны, но, поверьте, ставя нам палки в колеса, вы совершаете огромную ошибку, которая может сказаться плачевным образом не только на судьбе наших потомков, но и предков. О нынешнем поколении я даже и не упоминаю. Осмыслить мой тезис трудно, но тем не менее это истинная правда… Кроме того, все ваши потуги тщетны. Бессмысленно бороться с предопределенностью. Как ни старайся, а нас не одолеть. Все, что мне предстоит совершить, однажды уже свершилось, и лучшим доказательством этому является хотя бы тот факт, что я сейчас беседую с вами. Наше противостояние является лишь неотъемлемой частью всеобщего вселенского плана, в соответствии с которым существует и развивается мироздание. Вы, как умеете, досаждаете нам, мы, как можем, сопротивляемся. Обе стороны вдохновенно играют свои роли в грандиозной пьесе, финал которой заранее известен, но сюжет целиком зависит от импровизации актеров. Вот только заигрываться не следует, а вы, по-моему, грешите этим.