Жан-Кристоф (том 4) - Ромен Роллан

Один только Кристоф еще способен был оказать влияние на молодого Жанена. Правда, влияние весьма ограниченное и непрочное, тем более удивительное, что причины его были непонятны. Кристоф принадлежал к тому поколению, против которого Жорж и его товарищи восставали с особой яростью. Он был один из крупнейших представителей той мятежной эпохи, искусство и идеи которой вызывали их подозрительность и враждебность. Он не признавал новых евангелий и амулетов, предлагавшихся лжепророками и старыми знахарями наивным молодым людям как верное средство для спасения мира, Рима и Франции. Он хранил верность свободным убеждениям, не стесняемым никакими религиями, никакими партиями, никакими отечествами, все это уже вышло из моды или еще не стало модным. Наконец, хотя для самого Кристофа вопрос национальности не играл никакой роли, он все же был в Париже иностранцем в ту пору, когда иностранцы казались коренным обитателям всех стран варварами.

И тем не менее молодой Жанен, веселый, легкомысленный, инстинктивный враг всего, что его могло опечалить или встревожить, страстно предававшийся наслаждениям, азартным играм, легко обольщавшийся риторикой своего времени и питавший склонность, вследствие крепости своих мускулов и умственной лени, к грубым доктринам, провозглашавшимся "Аксьон франсез": к шовинизму, роялизму, империализму (он не очень во всем этом разбирался), уважал, в сущности, только одного человека - Кристофа. Рано приобретенный жизненный опыт и очень тонкое чутье, унаследованное от матери, помогли ему правильно оценить (разумеется, это не отразилось на его хорошем настроении) ничтожество того общества, без которого он не мог обойтись, и нравственное превосходство Кристофа. Тщетно он опьянял себя суетой и деятельностью. Жорж не мог отречься от наследия отца. От Оливье он заимствовал внезапные и короткие приступы смутного беспокойства, потребность найти, определить цель своей деятельности. И, быть может, тоже от Оливье передалось ему таинственное, инстинктивное влечение к человеку, которого тот любил... Жорж стал бывать у Кристофа. Экспансивный и болтливый, он любил исповедоваться. Ему не было дела, есть ли у Кристофа время слушать его. Кристоф выслушивал Жоржа, не проявляя ни малейшего нетерпения. Порою только, когда гость приходил во время работы, он бывал рассеян. Но это длилось всего несколько минут, в течение которых его мысль ускользала, чтобы добавить еще штрих, еще мазок к работе, происходившей внутри него. Потом он снова возвращался к Жоржу, а тот даже не замечал его невнимания. Кристоф забавлялся своим бегством, как человек, который тихонько вышел из комнаты и так же неслышно вернулся. Но раза два Жорж почувствовал это и возмущенно воскликнул:

- Да ты не слушаешь меня!

Кристофу становилось стыдно, и, чтобы заслужить прощение, он начинал покорно, с удвоенным вниманием слушать своего нетерпеливого рассказчика. В повествовании Жоржа было немало комического; иной раз Кристоф не мог удержаться от смеха, слушая о какой-нибудь его проделке, а надо заметить, что Жорж говорил все без утайки, - он обезоруживал своей откровенностью.

Но Кристоф смеялся далеко не всегда. Поведение Жоржа часто удручало его. Кристоф и сам не был святым и не считал себя вправе читать кому-нибудь мораль. Не любовные приключения Жоржа, не возмутительное проматывание своего состояния на глупости больше, всего возмущали Кристофа. Труднее было простить Жоржу легкомысленное отношение к своим проступкам: казалось, он не видел в них ничего предосудительного, считал их вполне естественными. У него было иное представление о нравственности, чем у Кристофа. Он принадлежал к той категории молодых людей, которые склонны видеть во взаимоотношениях между полами только свободную игру, лишенную каких-либо нравственных обязательств. Известная искренность и беспечная доброта - вот и весь багаж, необходимый порядочному человеку. Его нисколько не смущала щепетильность Кристофа. А тот негодовал. Тщетно пытался Кристоф не навязывать другим своих мнений - он был нетерпим; его прежнее буйство было укрощено лишь наполовину. Иногда, вспылив, он не мог удержаться и, находя некоторые интриги Жоржа нечистоплотными, напрямик заявлял ему об этом. Жорж тоже не отличался терпимостью. Между ним и Кристофом происходили довольно бурные сцены После этого они не встречались по целым неделям. Кристоф понимал, что эти вспышки не могут повлиять на Жоржа и заставить его изменить свое поведение, что было бы неправильно пытаться подчинить нравственность одной эпохи моральным воззрениям другого поколения. Но Кристоф ничего не мог с собой поделать, и при первом же случае все повторялось сначала. Как можно усомниться в убеждениях, которым отдана вся жизнь? Лучше тогда совсем отказаться от жизни! Стоит ли принуждать себя мыслить иначе, чем мыслишь, только для того, чтобы походить на своего ближнего или щадить его? Это значит погубить себя без пользы для других. Первейший долг человека - быть таким, каков он есть, иметь мужество сказать: "Это хорошо, а вот это плохо". Оставаясь сильным, приносишь гораздо больше пользы слабым, чем становясь таким же слабым, как они. Будьте снисходительны, если вам угодно, к подлости, которую вы уже сделали! Но никогда не миритесь с подлостью, которую вы собираетесь сделать!..

Разумеется, Жорж не отваживался советоваться с Кристофом относительно своих планов и намерений (да разве ему самому они были известны?). Он рассказывал лишь о том, что уже произошло. В таком случае... в таком случае Кристофу оставалось только смотреть на шалопая с безмолвным упреком и, улыбаясь, пожимать плечами, наподобие старого дядюшки, который знает, что его все равно не послушаются.

Некоторое время они обычно молчали. Жорж смотрел в глаза Кристофа, которые глядели на него как бы издалека. И он чувствовал себя перед ним мальчишкой. Он видел себя в зеркале этого проницательного взгляда, в котором загорались лукавые огоньки, таким, каков он есть, и не очень гордился этим отражением. Кристоф редко пользовался признаниями Жоржа как оружием против него; можно было подумать, что он и не слышал их. После немого диалога их глаз Кристоф насмешливо качал головой; затем начинал рассказывать историю, которая, казалось, не имела ни малейшего отношения к предыдущему, - историю из своей жизни или чьей-то другой, причем трудно было понять, правда это или выдумка. И перед Жоржем постепенно вырисовывался - в новом, некрасивом и смешном свете - образ его двойника (он узнавал его), совершавший такие же промахи, как и он. Трудно было не посмеяться над собою, над своим неприглядным видом. Кристоф ничего не пояснял. Но еще большее впечатление, чем само повествование, производило безграничное добродушие рассказчика. Он говорил и о себе и о других беспристрастно, с веселым и спокойным юмором. Это спокойствие нравилось Жоржу. Такого спокойствия он искал. Когда Жорж сваливал с себя груз многословной исповеди, у него было такое ощущение, словно он лежит в летний полдень, прохлаждаясь в тени большого дерева. Лихорадочный жар знойного дня спадал. Он чувствовал над собой веяние охранявших его крыльев. Подле этого человека, который уверенно и просто нес бремя тяжелой жизни, он был защищен от своих тревог. Он вкушал покой, внимая речам Кристофа. Жорж также не всегда слушал Кристофа внимательно: его мысли блуждали далеко; но куда бы он ни уносился, смех Кристофа звучал в его ушах.

Воззрения старого друга оставались чуждыми ему. Он недоумевал, как Кристоф мог примириться со своим душевным одиночеством, отказаться от всякой связи с художественными, политическими, религиозными партиями, с какой-либо из общественных группировок. Он спросил однажды, не испытывает ли Кристоф иногда потребность примкнуть к какому-нибудь лагерю.

- К лагерю! - смеясь, повторил Кристоф. - Разве на свободе плохо? И это ты предлагаешь мне замкнуться в лагере, ты, любитель воздушных просторов?

- О, тело и душа совсем не одно и то же! - воскликнул Жорж. - Душе необходима уверенность; необходимо мыслить вместе с другими, разделять принципы, которых придерживаются люди одной эпохи. Я завидую прежним людям, тем, что жили в классические века. Правы мои друзья, желающие возродить прекрасный порядок прошлого!

- Мокрая курица! - сказал Кристоф. - И откуда только берутся такие малодушные?

- Я не малодушный, - с негодованием возразил Жорж. - Никого из нас нельзя упрекнуть в этом.

- И все-таки вы трусы, раз боитесь себя. Что же это такое? Вам нужен порядок и вы не можете сами его создать? Непременно нужно цепляться за юбки своих прабабушек! Бог мой! Шагайте самостоятельно!

- Сначала необходимо пустить корни, - гордо изрек Жорж, повторяя одну из модных фраз того времени.

- Разве для того, чтобы пустить корни, деревья должны быть посажены в ящики? Земля к твоим услугам, она принадлежит всем. Врастай в нее корнями. Найди свои законы. Ищи их в себе.