Хозяйка Серых земель. Капкан на волкодлака - Карина Демина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Что изменилось?
Ничего.
И ограда знакома. И дорожка, желтым камнем вымощенная. И, небось, будут по камню этому звонко цокать каблучки, как день тому… и дверь заскрипит, пусть бы и смазывают петли ежедневно, однако же у двери этой на редкость несговорчивый характер.
Надо решаться.
И Евдокия, нащупав револьвер — прикосновение к теплой рукояти придало смелости — шагнула.
Каблучки не цокали.
И тишина… неестественная такая тишина, которой и на погосте-то не бывает. Звуки будто бы остались снаружи, за оградой.
Воздух сырой.
И зябко.
Солнце светит, над самой крышей, почитай, зависло, а все одно зябко. И Евдокия лишь прибавляет шагу, а на ступеньки и вовсе взлетает, перепрыгивая через одну. Юбки подхватила, того и гляди завизжит всполошенно, по — девичьи.
Встала.
Заставила себя стоять. И сердце колотящееся успокоила, как сумела. Сказала себе:
— Это просто дом. Мой дом.
Шепот глухой, и голос здесь переменился, и надо уходить… за полицией… или к ведьмаку… но к таким, которые подобными делами занимаются, очередь расписана на месяцы вперед, а Евдокия ждать не может. Ей всего-то надо, что войти и взять Лихославову вещь. Какую-нибудь.
И подниматься-то нужды нет.
Сойдет и кружка его, которая на кухне… или еще что, главное, чтобы он этой вещи касался.
Мысль о муже — теперь Евдокия не сомневалась, что исчез он не сам собою, помогли добрые люди — избавила от страха.
— Это мой дом, — сказала она громче и дверь толкнула. — И мой муж.
Дверь отворилась легко, беззвучно. А внутри… пустота.
Сумрак.
Запах пыли… явственный такой запах пыли, нежилого помещения, в которых Евдокии доводилось бывать. Ощущение брошенности, потерянности.
Зевота…
Нахлынувшее вдруг желание лечь… подняться к себе… ей надобна Лихославова вещь? В его гардеробной множество вещей. Евдокия выберет любую… она ведь за этим явилась?
— Есть тут кто? — голос Евдокии увяз. — Ау…
Прислуга куда-то подевалась…
Куда?
— Геля!
Евдокия чувствует, что кричит, но все одно голос ее звучит тихо.
Проклятье!
Она стиснула кулаки, и ногти впились в ладонь, но боль отрезвляла. Надо подняться. И спуститься. Быстро. Однако собственное тело вдруг сделалось невыносимо тяжелым, и каждый шаг давался с боем.
Кресла… она сама выбирала их… и эту обивку, с розами и райскими птицами, заказывала… а низенький длинный диванчик с резными ножками, удобен… Евдокии ли не знать, сколь удобен… и если присесть на мгновенье, просто перевести дух.
День хлопотный выдался.
Ночь и вовсе бессонная почти… это логично, что она устала. Она ведь женщина.
Обыкновенная женщина. С револьвером.
Тяжелый какой… зачем он нужен здесь, в доме? Кто будет угрожать Евдокии? Да и негоже благородной даме да при револьверах… княгине будущей…
Дом нашептывал о том, что безопасно.
Спокойно.
Сонно.
Спит прислуга на третьем этаже. И конюх Васька, который повадился захаживать на кухню, к молоденькой поварихе… она тоже спит, легла на столе, забыв про тесто, а то, злое, пыхает, норовит выползти из миски.
Не слышат.
Спит брехливая собачонка, прикормленная на конюшне.
Спит и Геля, которая вечно жалуется, что мыши шубуршат… и втайне принесла кота, а хмурая экономка, которая и с Евдокией говорила так, что Евдокия чувствовала себя виноватой, разрешила кота оставить, если тот не будет спускаться на господские этажи.
Она спит с котом на руках, который вовсе не спешит охотиться на мышей. И смуглая рука экономки некрасиво свесилась, она и сама накренилась, того и гляди, упадет, но и тогда не проснется. И если так, то стоит ли сопротивляться?
— Стоит, — сказала Евдокия не дому, но тому, что поселилось в нем. И тронула княжеский перстень.
Стало легче.
Быть может, именно потому она до сих пор на ногах? Как бы то ни было, но Евдокии удалось подняться, пусть и с немалым трудом. И до спальной комнаты дойти. И даже выйти, прижимая к груди добычу — Лихославову рубашку, которую должны были отнести в прачечную, но не отнесли…
К счастью не отнесли.
А внизу ее ждали.
Как вошли?
Когда?
Или не вошли, но были уже здесь? И Евдокия остановилась на лестнице, разглядывая незваных гостей. Те же молча глядели на Евдокию.
— Чем могу помочь?
Монахини.
Белые рясы, перепоясанные грубою веревкой, и белые же платки.
Молчаливые сестры? Что надобно им, отвергнувшим мирскую жизнь, в перерожденном доме Евдокии.
Трое.
Крупные, некрасивые, и яркая белизна одежд, почему-то не спасает, но лишь подчеркивает синюшный цвет лиц, которые странным образом похожи одно на другое, будто бы монахинь этих сотворили под единым божественным прессом.
— Зря ты вернулась, — Богуслава вышла из тени, или скорее тени выпустили ее, но не отпустили совсем, прилипли к подолу, протянулись по полу лиловым шлейфом. — И зря не поехала… все могло бы быть гораздо проще.
Евдокия провернула кольцо.
— Он мне не изменяет.
Молчание.
И монахини не спускают с Евдокии взгляда. Глаза пустые, не глаза — пуговицы, которые пришивают на лица тряпичных кукол. Они и сами — почти куклы.
Откуда Евдокия это знает.
— Ты выдумала любовницу. Зачем?
— Просто так…
— Нет.
Евдокия не верила этой женщине, единственной живой среди кукол.
— Я тебе не нравлюсь…
— И не могу себя за это винить, — усмехнулась Богуслава, поднимая руку. В ладони ее свернулся пыльный клубок сумрака, который потек сквозь пальцы, вязко, медленно, провисая тонкими нитями — паутиной.
— Я от тебя тоже не в восторге, — слабость отступала. То ли то, что поселилось в доме, обессилело, то ли гости его спугнули, а может появление кого-то живого, кто самим своим видом вызывал злость, придавало Евдокии сил. — И да, ты не упустишь случая указать мне мое место. Но вот выдумывать эту историю с любовницей… искать встречи… а я почти тебе поверила. Нет, слишком сложно для дурной шутки. Тебе надо было, чтобы я отправилась по тому адресу. А я…
— Подвела. Испугалась?
— Чего?
— Правды, — она перевернула ладонь, позволяя сумраку стекать свободно. — Все боятся правды. Решила, что твой муженек и вправду завел любовницу… что счастлив с нею… а тебе врет… ты бы этого не пережила, да?
— Не знаю. И надеюсь, что не узнаю. Зачем ты здесь? Зачем здесь они?
— Неверный вопрос. За кем.
Она отряхнула руку, и сумрак разлетелся каплями грязи, Евдокия едва — едва успела юбки поднять.
— Если бы ты осталась в доме, все было бы немного иначе… возьми.
Конверт.
Темный конверт, перетянутый бечевой. И красная сургучная нашлепка, которая в полумраке глядится чрезмерно яркой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});