Вальпургиева ночь - Анастасия Завозова

Глянув на девочку, я сама напугалась. Да этот ребенок-бесенок сам кого хочешь в космос одним пинком отправит. Мощна малышка, силой аж пышет. Заметив меня, девчонка хитро подмигнула и сделала козу книзу. Я повторила жест, все в порядке — ведьмы природные.

Сделать козу книзу — значит показать, что прогоняешь черта, загоняешь его вниз и отказываешься с ним иметь какие-либо дела. А вот если вверх пальцы поставить…

Прибитый мужичок приоткрыл заплывшие глазки и, увидев девочку, заорал:

— Хеекса! Вера магика!!!

— Да разве у тебя девку Веркой кличут? — удивилась какая-то баба.

— Веркой, — кивнула ведьма. — Веркой…

— Что такое «вера магика»? — спросила я Паоло. — Эхо похоже на итальянский…

— Это латынь, только кухонная, — пояснил Паоло. — Означает что-то вроде «настоящая ведьма»…

— А почему он говорит на латыни? — Потому что в это время еще считалось, что на национальных диалектах могут говорить только простолюдины. Каждый, кто считал себя пообразованнее, насиловал латынь…

Очень интересно. Уж не этой ли страстной любовью к исковерканной латыни объясняется такое изобилие ведьм с именем Вера в нашем роду. Микелина что-то говорила об этом… Мол, одно время в роду были сплошные Верки.

Толпа начала потихоньку расходиться. Мужа ведьмы утащили с собой местные мужики, клятвенно пообещав завтра же «свезть в город». Мы с Паоло: переглянулись. Ну и что? Что такого мы видели?

Хотелось домой, причем не в Семипендюринск, а в Финляндию, к папочке. Жив ли он? Ах, зачем мама меня увезла! Хотя папе тоже под конец перестало нравиться то, что мама иногда летает, и все эти травы, на которые у папочки была аллергия, А маме не нравилась контрабандная водка, которую папа, напротив, очень уважал. «Мы должны быть со своим родом» — так сказала мама, когда мы уезжали. Знала бы мамочка, что из всего этого выйдет…

Я так устала, просто словами не описать. Хотелось есть, желательно бы чего-нибудь вроде kalalaatikko — салата из картошки с сельдью, мама его очень хорошо умела готовить. Паоло тоже бубнил над ухом что-то о пицце…

— Что стоишь-то? — Ведьма остановила на мне строгий взгляд. — Зайди в дом-то… Переночуешь здесь.

— Заходи, — потянула меня за рукав девочка, — и мужика своего веди.

Паоло фыркнул, но в дом вбежал чуть ли не вперед меня.

Пока ведьма смывала запекшуюся кровь, нагнувшись над бадьей с водой, ее дочь хозяйничала. С важным видом составила на стол плошки с кой-какой закуской, Паоло поманила к себе, хитро улыбнувшись. Сдернув тряпицу, дала понюхать содержимое глиняной бутыли, прятавшейся под лавкой. Паоло, который в последней жизни работал в шикарном итальянском ресторане при отеле «Эксельсиор» в Риме и, следовательно, привык к тонким винам, чуть глаза не утопил в домашней самогонке.

— Я лучше так… всухую, — отвертелся он.

— Дубина, — невозмутимо припечатала девочка и, повернувшись к матери, спросила: — Что, мамка, сильно он тебя?

Ведьма махнула рукой:

— Дурень он, дуб ить дубом! Ну подумаешь, в воздухе я висела — сразу за топор хвататься… Кабы не отвела руку ему в сторону, точно бы щербатая была, как бабка Свиридка.

— Нам ить к ней мотать надо, — рассудительно продолжила девочка. — Достанет тятя-то, обе огребем по холкам. От судного-то он откупится, мошна-то завсегда при нем, а Савел с Глебушкой пощупать не скумекают.

— Умна больно! — прикрикнула ведьма на дочь. — Ай сама не знаю, что уходить надо. Ночью и пойдем, вот только людей проводим до заповедного дуба… И не к бабке Свиридке, а подале, ко двору теткиному…

— Тетка лается, — заметила девочка, разливая самогон по деревянным можжевеловым чашечкам.

— Зато не кусается. Молчи мне, бесноватая!

— Почему бесноватая? — заинтересовалась я. Откуда же могла слышать точно такое же прозвище?

— Потому что припадочная она у меня, — вздохнула ведьма. — Бес в ей, никак не выгоним.

Я поглядела на девочку, невозмутимо накрывавшую стол. Рыжие волосы торчат во все стороны, на конопатый нос налипла сизая пленка… Кто бы поверил, что про этого ребенка в Семье будут рассказывать сказки? Ох, Господи, никак мне твоих путей не исповедать…

Виталис: испытание прямыми обязанностями

Я не идиот, сказано отвлечь, значит, отвлеку! Но только как это сделать?! Может, спеть что? Станцевать? Предложить свои услуги? Да что ему с моих услуг, он вон какой сильный, а я так — бедный маленький паж, по недоразумению попавший в Помощники к сильнейшей ведьме. Пока он ей глаза отводит, ей кажется, что у нее силы нет, но стоит ему только чуть-чуть отвлечься…

И вот тут подсуетиться надо мне. Через щелочку в двери я уныло обозревал импровизированный зал суда. То есть зала-то никакого не было, так, обман зрения, иллюзия, морок, как в народной легенде про Барбру, которую замуж за горного тролля чуть не выдали. Но мне было удобнее смотреть ее глазами…

А он господинчик-то неавантажный совсем, шибзденький. И пишет вон как вроде старательно, прямо как у нас Петер — губернаторов писец. На лице такая важность прописана, да только никто того не ведал, что Петер не губернаторовы резолюции строчит, а к Гретхен в соседнюю деревню эпистулы любовные чиркает. А сам-то морок держит, крепко держит, чертяка. Эх, девица Михайлина, надобно вам было тетушку лучше слушать, сейчас бы прознали, что к чему. Необразованная ведьма — слабая ведьма, будь у нее хоть до потолка силы.

Я еще раз оглядел зал. Вон парнишка лежит, прямо у кресла. Нет, его не поднимешь, тот его хорошо оглушил. Вон чьи-то бренные останки… Ну их, склеивать заморочишься. Вон хозяйкина собака к креслу привязана, уши прижала, ерзает. О, а если через собачку действовать?

Так, главное — обставить все тихо и бесшумно, чтобы этот меня не увидел. Быстренько метнуться к креслицу, развязать хоть одну тесемочку… А там как пойдет, может, хозяйку развязать удастся.

Инквизитор все продолжал что-то писать, периодически останавливаясь, чтобы перечитать написанное.

— За мемуары взялись? — спросила я. Так, разговор завести захотелось…

Тот опять погрозил мне пальцем:

— Шутить изволишь! Сие не мемуары, сие мой последний протокол… Сегодня я с тобой покончу и больше протоколов писать не буду.

— Постойте! — нахмурила я брови. — А чего же вы там пишете, если меня еще не допрашивали, да и заседания суда как такового не было!

— А чего тебя допрашивать? — вздернул Инквизитор плечики, некстати явив свету некрасивую заплату на левом плече. — И так все заранее известно, что ты скажешь. — И зачитал со вкусом: «девица Михайлина дочь Микаэлова из семьи Радзевецких, из роду Сухановых, созналась в творимом ею ведьмовстве. Означенная Михайлина признала, что летала на шабаш на Блоксберг, творила там непотребство с Сатаной, а также вредительствовала простым христианам, поскольку сама от Христа отреклась. Также ведьма созналась в приготовлении колдовских зелий, для коих собирала в полнолуние волшебные травы на кладбище, а также в разрытии дюжины могил некрещеных младенцев, из коих похитила она их головы для темного ведьмовства своего»…

Инквизитор остановился и почесал пером за ухом:

— Дальше я еще не придумал. Может, обвинить тебя и в вытапливании их жира для приготовления адской мази, что ведьмам летать на шабаш помогает?

— Ну знаете! — возмутилась я. — Это уже слишком! Я же ничего такого не делала! Это ж надо такое придумать! Зачем мне дюжина голов? Они же протухнут…

— А если на лед вынести? — с надеждой предположил Инквизитор.

— Мы не в Арктике! — отрезала я.

Инквизитор вздохнул. Жалобно так, с подвыванием.

— Может, ты чего предложишь?

— О! — оживилась я. — Напишите, что я совращала мужчин! Пачками! Штабелями! А потом на них летала!

Инквизитор с сомнением на меня покосился:

— Это я бы твоей тетке Розе приписал, но не тебе…

Не знаю, где дяденька увидел мою тетку, но явно проникся до самой селезенки. Ишь как вспоминает! Интересно, где он мог ее видеть?

Инквизитор тем временем отложил бумагу, положил перо рядом с чернильницей и неловко начал выбираться из высокого кресла. Выбравшись, он подошел к стулу, к которому я была привязана, и задумчиво уставился на меня. Покачался на носках, повздыхал, потом произнес меланхолично:

— В принципе, можно и без протокола обойтись… Кто его читать-то будет?

Я всегда ненавидела холодец. Терпеть не могла эту склизкую студенистую массу, от одного вида тошнило. Теперь я почувствовала, что это такое, так сказать, изнутри…

Под ноги Инквизитору шлепнулся толстенький серый шарик. Жупик расправил лапки, с наслаждением потерся хвостиком о землю, почесал лапой за ухом…

— Кобель! — одновременно удивленно и возмущнно завопил Главный Инквизитор. — Ты как отвязался? А ну — марш на место!

Он идиот или репетирует? В укоризненном взгляде Жупиньки, обращенном на Инквизитора, читалась приблизительно такая же мысль. Мой бульдог еще раз вздохнул и еще раз как-то подозрительно потерся хвостиком о землю. Мамочки, ведь он так делает…