Влюбленный - Родион Нахапетов

Чувства, раздирающие меня изнутри, нашли, наконец, простое и честное разрешение: я — свободен. Но для чего? Для кого? Кому я здесь нужен?

Нужен ли я Наташе? Нет. Она мечтает, чтобы я убрался отсюда, да поскорей. У нее есть свои друзья, свое прошлое и своя дочь.

А у меня оставалось мое прошлое и мои дети.

«Приезжайте на лето! — написал я Анютке и Машеньке. — Деньги у меня есть, будем ходить в «Макдональдс» и загорать на пляже…»

Девочек долго уговаривать не пришлось. Но Вера мучилась I сомнениями.

Как это понимать? Значит ли это, что я приглашаю и ее?

А что же с Наташей? Покончено? Видимо, да, если Васанта- Уэй сменилась Санта — Моникой. И все же в моем письме относительно Веры ясности не было.

Обстоятельства сыграли нам на руку. Спектакль, в котором Вера была занята, должен был участвовать в театральном фестивале (неподалеку от Нью — Йорка). Вот и решили: Вера сначала привезет девочек ко мне, а сама вернется в Москву — на репетиции. Через два месяца, в августе, — она приедет на свой фестиваль и заберет их. Все. Просто и ясно. Без лишних эмоций и сомнительных прогнозов. Все станет на свои места — летом. А пока…

Весна. Всегда радость и обновление, а тут одни мучения. Чем больше я старался вытравить Наташу из своего сердца, тем острее чувствовал свою беспомощность. Я был как в капкане.

«И ведь не оступился, — злился я на себя, — а сознательно сунул голову в петлю. Позарился на Америку, вот и мучайся! Это расплата за измену, за все грехи».

Я вспомнил историю о Тане, с которой познакомился еще в 1988 году, на одной из Диминых вечеринок. Высокая, некрасивая и очень добрая молодая женщина. Она была замужем за пожилым человеком. Она искренне любила его, но со стороны казалось, что она им лишь пользуется. Да и могло так показаться, ведь она была много моложе его. Он сделал ее американкой, подарил большую квартиру, постоянно отправлял ее маме все, что нужно (стиральную машину, газовую плиту, холодильник, обои, одежду, телевизоры). С какой бы нежностью и вниманием она ни относилась к своему супругу, все считали это игрой и фальшью. И в конце концов отравили этим неверием их совместное счастье. У них родился мальчик — вылитый муж, но окружающие ухмылялись: наверняка от соседа. Вот добрые люди и стали открывать мужу глаза. Словом, разбили сердце и ему, и ей.

В наших отношениях с Наташей тоже был разлит яд, который разъедал душу. Моя искренность тоже могла показаться фальшивой. Это‑то и породило в ней нервозность.

Но ведь это неправда. Я люблю ее. «Любишь? — язвительно спрашивал я себя. — Тогда зачем вызвал Веру?»

Тяжело. Очень тяжело.

Известна казнь, когда сгибают два бамбуковых дерева и привязывают их к ногам приговоренного — на разрыв.

Я стал настаивать на встрече с Наташей. И как это ни парадоксально, наши отношения с ней возобновились — как раз накануне приезда Веры.

Вера привезла девочек. Именно так: привезла девочек. Сама же она, внутренне, я имею в виду, оставалась в Москве. Вид у нее был отсутствующий. Иногда я ловил на себе ее недоверчивый, настороженный взгляд, но что это значило? Хотела ли она удостовериться, что я пошел на попятную, или же там, в Москве, у нее начался какой‑то свой собственный роман и она тоже разрывалась на части, — сказать трудно. И она и я усердно фокусировали внимание на дочках, чтобы избежать болезненных объяснений. Девочки же, как всегда, были веселы и жизнерадостны. Они предвкушали посещение Диснейленда, студии «Юнивёрсал», мечтали пожариться на пляже, посмотреть новые фильмы ужасов, — словом, каникулы предполагались славные.

Пробыв в Лос — Анджелесе несколько дней, Вера улетела назад. Она уехала, не сомневаясь больше, что случилось непоправимое — я вернулся к Наташе. И развода теперь не избежать.

В 1974 году, когда я начинал работать над фильмом «На край света», мне попалась на глаза очаровательная восемнадцатилетняя девчушка, которая сначала сделалась героиней фильма, затем завоевала мое сердце, потом стала моей женой, родила прекрасных девочек, работала со мной, понимала меня, ждала, когда я уезжал, верила и любила. Все это — вся моя жизнь с Верой — уходило теперь в прошлое, вместе с ее отъездом. Прощаясь с ней, я старался сдерживаться, чтобы не выдать душевной боли, чтобы не испугать грустным, подавленным видом Анечку и Машульку. Мы простились так, как будто завтра собирались увидеться.

На следующий день я перевез девочек на Васанта — Уэй, к Наташе, сказав, что она мой менеджер и… друг. Пожалуй, впервые в жизни они засомневались в правдивости моих слов, и мне, чтобы не ранить их чувств, пришлось вести себя соответственно: я не позволял себе фривольностей с Наташей — раз друг, значит, друг. Я постелил себе постель в их комнате. Определенно я еще не был готов к тому, чтобы побеседовать с ними «начистоту», как советовала Наташа. Я был в полном раздрызге сам.

Днем я увозил девочек на пляж, где они часами боролись с волнами, потом принимались упражняться на моей спине — пощипывали, колотили, натирали песком, давая импровизированные названия новым массажам. Девочки часто играли с Наташиной Катей, уходили на горку позади дома, разбивали там лагерь с палаткой или шалашом, готовили куклам еду, о чем‑то спорили (иногда то одна, то другая с насупленным видом появлялись в доме). А вечером всем «семейством» бродили по голливудским холмам, прогуливая стареющего Лаки. Было много забавного в детских играх.

К нам в гости приехали Наташины родственники. Наши девочки, воодушевившись, несколько дней кряду репетировали спектакль, чтобы развлечь гостей. Запросили с нас деньги за билеты — все как положено.

Однажды девочки приготовили «китайскую» еду: порезали, что только возможно, вплоть до цветов в горшках, залили водой, побросали туда цветные бумажки и шарики пинг — понга, красиво сервировали стол — на двоих, со свечами.

Словно предчувствуя, что горькая правда рано или поздно всплывет и разлучит меня с дочками, я уделял им много внимания. Каждую ночь, перед сном, я баловал их сказками, которые должен был на ходу придумывать. Это забавляло меня. Упадет взгляд на лампочку — вот тебе и начало, появляется сказка про перегоревшую лампочку и страничку дневника, выброшенные в мусор. Увижу кончик нитки в пижаме — начинаю сказку об иголке — путешественнице.

Особенно им нравилась сказка о Мишке, который умел летать. У меня было много вариантов этой сказки (много потому, что я их не помнил), впервые я придумал ее для двухлетней Анечки.

Это было в день завершения Олимпийских игр 1980 года. Мы смотрели телевизор и жалели, что Москва теперь снова вернется к серым будням. И вдруг на стадион вывели гигантского надувного медведя. Аня оживилась — такого огромного (стометрового) медведя она в жизни не видела. Зазвучала прощальная песня Пахмутовой и Добронравова, медведя отпустили, и он медленно, как бы нехотя, стал подниматься над стадионом. Я схватил Анютку на руки и выбежал на балкон. Медведь взлетал над городом, становясь все меньше и меньше. Сочетание грустной музыки и улетающего навсегда медведя очень тронули Анечку, на глазах у нее выступили слезы. Мишка превратился в маленькую точку на небе, а потом и вовсе пропал. Аня была потрясена его исчезновением, то и дело подходила к балкону, надеясь его увидеть.