Записки Петра Андреевича Каратыгина. 1805-1879 - Петр Каратыгин

Твой Дом[46] и на Московской стороне со всех сторон понравился: аплодировали беспрестанно, и нас с Орловым вызвали. Илья в «Копейкине» размалевал себе рожу донельзя; надел красный сюртук и был ни на что не похож; но твои куплеты и живой, остроумный разговор ни мало не пострадали от такой балаганной проделки: золото и в грязи видно.

«Тоска по родине»[47] по своему содержанию наводит тоску, а по музыке иным очень большие способности оказывает… И, в самом деле, есть нумера хорошие… когда иногда выглядывают старинные знакомые… Ну, да как же быть? Ныне трудно без знакомства выйти в люди и сделать свою репутацию.

Скажи пожалуйста, что значит твое довольно длинное рассуждение о водевилях-скороспелках? Уж не хочешь ли ты меня побранить за небрежную и слишком поспешную работу. Но, друг мой, разве я чувствую в себе литературное призвание и дорожу своими бумажными чадами? Черт с ними! Я сам их терпеть не могу, а пишу чуть чуть не из крайности: ведь я жалованья-то получаю всего три тысячи, а прожить необходимо должен втрое… Так, поневоле, будешь промышлять куплетцами! Впрочем, как ни тороплюсь, а здравого смысла, кажется, нигде не пропускаю и всегда немножко думаю о том, что делаю… А уж талант дело другое… Это Богом дается!

Притом-же, водевиль когда был долговечным?Глубокой старости когда он достигал?Да если бы он не лепеталРебенком резвым и беспечным —Он всю бы прелесть потерял!

Прощай, будь здоров; поклонись супруге, напомни обо мне Николе и философу[48] и всем моим добрым приятелям. —

Твой душою

Ленский.

Глава IX

Новые и лучшие мои роли. — Водевиль: «Ложа первого яруса». — Ее громадный успех. — Спектакль при дворе в Гатчине. — Водевиль: «1-го июля в Петергофе».

Теперь я стану продолжать свой послужной список и опишу постепенный мой переход на другое амплуа.

В 1833 году, 1-го марта, я отслужил свой обязательный десятилетний срок — за воспитание в Театральном училище и заключил с дирекцией первый контракт. Будучи от природы веселого характера, моя антипатия к скучным ролям любовников была весьма естественна: я только и мечтал о том, чтоб переменить несносное амплуа, но эта задача была довольно трудная. Главное препятствие встречал я, разумеется, со стороны администрации; меня заставляли тянуть любовную капитель не потому, чтобы я был действительно хорош в этих ролях, но потому, что другие-то молодые люди были чуть-ли не хуже меня.

Первая комическая роль, которую мне довелось сыграть, была роль Загорецкого — в «Горе от ума» (если не считать роли Репетилова, которую я еще в 1830 году исполнял раза четыре, за отсутствием Сосницкого). Затем было еще несколько комических ролей, по назначению дирекции, как-то: Маршала — в драме «Коварство и Любовь», Вилькинса — в драме «Она помешана», Флорестана — в комедии «Первая любовь» (за эту роль я был несколько раз вызван, что в то время считалось большой наградой). Но в 1837 году Дюр (шурин мой по первой жене) брал в свой бенефис новый водевиль, под названием «Архивариус», и уговаривал меня сыграть в нем главную комическую роль. Я долго не соглашался на его просьбу, боясь, во-первых, принять на себя ответственную роль, от которой зависел успех пьесы; а во-вторых, я никогда не пел на сцене, а тут было несколько больших куплетов, что могло бы меня затруднить; но Дюр, как хороший музыкант, брался мне помочь в этом деле. Наконец, я решился и роль «Архивариуса» удалась мне, против всякого моего ожидания; меня за нее вызывали два раза и похвалили во всех журналах. Это был мой первый шаг на веселой водевильной дорожке.

В этом же году приехала в Петербург знаменитая танцовщица Тальони и произвела необыкновенный фурор, так что билеты на ее представления брали чуть не приступом. Это обстоятельство дало мне мысль написать водевиль a-propos на этот случай.

В следующем 1888 году, апреля 25-го, назначен мне был бенефис (по контракту). Этот бенефис составился у меня довольно удачно: я взял «Русалку» — Пушкина, потом, «15-ти летний король» — комедию в 2-х действиях, «Дом на Петербургской стороне» — водевиль, переделанный мною с французского, и оригинальный водевиль a-propos, под названием «Ложа 1-го яруса на последний дебют Тальони». В обеих последних пьесах я написал для себя главные комические роли; спектакль удался на славу, доставил мне полный сбор и я получил от покойного Государя драгоценный бриллиантовый перстень. Вообще этот спектакль так понравился публике, что его в полном составе давали более 15-ти раз в продолжении мая месяца и каждый раз при полном сборе, что в это время года, когда петербургская публика обыкновенно разъезжается за границу, по деревням или на дачи, можно было считать тогда небывальщиной. И точно, этот спектакль был замечателен по своему дружному исполнению (ансамблю), что не всегда удается на нашей сцене.

Молодая актриса Асенкова, тогдашняя любимица публики, была в полном развитии своего симпатичного таланта; она играла в трех пьесах (Русалку, 15-ти летнего короля и Сонюшку — в «Ложе 1-го яруса») и все три роли исполнены были ею превосходно. Сосницкая, Дюр, Максимов, Мартынов, Григорьев 2[49] и Воротников много содействовали успеху моей пьесы; даже второстепенные актеры, представлявшие вводных лиц в этом водевиле, и те были все на своих местах, исполняли свои маленькие роли с большим старанием и были очень забавны; некоторые из них, для большего эффекта, подделывались под личности известных в то время театралов и копировали их очень удачно; так, например, актер Милославский карикатурил известного в то время барина Поливанова; актер Беккер подделался под фигуру Элькана (также всем известную личность), и многие другие.

Есть русская поговорка: «не родись ни хорош, ни пригож — родись счастливым». Эта поговорка сбылась над моей пьеской. И точно, можно подумать, что мысль — написать эту безделку — родилась у меня в счастливую минуту. Написал я ее в продолжении пяти или шести дней — не более; но выгоды, которые она мне доставила, были огромные. Не говоря уже о полном сборе в мой бенефис и царском подарке, эта пьеса имела значительное влияние на мою театральную карьеру; с этих пор публика начала мне оказывать свое расположение, часто аплодировала при появлении моем на сцену; директор также стал благоволить ко мне, и не мудрено: моя пьеса давала дирекции огромные сборы, а она не истратила ни гроша на ее постановку. Наконец, этой счастливой безделке я обязана, был решительным переходом на комические роли и, так сказать, выдвинулся из жалкой посредственности. Но что всего дороже было для меня — это благосклонность и ласка покойного Государя; тут в первый раз он удостоил говорить со мною, и с тех пор постоянно изъявлял мне свое милостивое внимание, которое продолжалось до самой его кончины.