Слушайте звезды! - Владимир Шитик

— Ты слышал? — Гришин подскочил к Вектору и вцепился ему в плечо. — Ты слышал, что он сказал? Его коробит мой тон! А? Каково! Двести микросхем в жестяной коробке требуют от меня придворного политеса. Слышал ты что-либо подобное?

Сморщившись от боли, Вектор с трудом оторвал от себя руку Гришина, поставил на стол недопитый стаканчик с кофе и произнес:

— По-моему, кое в чем он прав. Тебе бы не следовало так с ним обращаться.

— А как мне, черт возьми, с ним обращаться, когда он постоянно несет всякую чушь!

— Своими криками ты его провоцируешь на имитацию обиды.

— Не только обижен, но и оскорблен до глубины души патологическим хамством этого человека, — произнес за спиной Гришина Майк. Гришин дернулся и вдруг обмяк.

— Господи, сколько еще это будет продолжаться? Сколько мне еще терпеть этого идиота? Почему он никогда не цепляется к тебе?

— Потому что я не даю ему для этого повода. Вектор снова взял в руки стаканчик и, повертев, отхлебнул.

— Он хочет видеть себя человеком среди людей, и я этому не противлюсь.

— Ты что же, хочешь сказать, что я должен…

: — Я хочу сказать, что со стороны мне это кажется даже забавным.

— А мне нет, черт возьми! По ночам мне мерещится, что он приходит ко мне в каюту.

— Не просите, Гришин, этого не будет, — произнес Майк, направляясь в сторону двери. — Мое воспитание никогда не позволит мне остаться ночью в одной комнате с мужчиной. — Помолчав, Майк неуверенно добавил:

— Кажется, мы еще не состоим с вами в браке? Гришин застонал и, схватив у Вектора стаканчик, залпом выпил остатки кофе.

— Если он будет продолжать в том же духе, к вечеру я рехнусь.

— Потерпи еще пару дней, — предложил Вектор. — Послезавтра прилетит смена.

— Не хотите ли угостить меня рюмочкой коньяка? Майк неслышно подошел сзади и уставился на Вектора со своей неизменно идиотской улыбкой.

— Не будете ли вы так любезны предложить мне стул? Вектор заерзал в кресле под злорадным взглядом Гришина.

— Майк, пойдите проверьте мой скафандр. Через тридцать минут я выхожу на поле.

— Я вижу, здесь со мной не желают разговаривать. В нутре у Майка что-то щелкнуло и, повернувшись, он направился к двери. Взявшись за ручку, он обернулся и многозначительно произнес:

— Вы еще пожалеете об этом, когда будете нести мой хладный труп.

После этого он открыл дверь и скрылся в длинном коридоре.

— Слышал? Хладный труп! Где он только такого набрался?

Гришин налил в стаканчик еще кофе из кофейника и залпом выпил.

— Иногда мне действительно кажется, что он того…

— Что «того»?

Открыв шкаф, Вектор в задумчивости грыз ноготь, выбирая, какой из восьми теплозащитных костюмов надеть под скафандр.

— «Того» в смысле дурак, или «того» в смысле наоборот?

— Как это у тебя все просто! «Дурак», «наоборот»… А если и наоборот?

— Тогда почему ты его называешь кретином?

— А что, по-твоему это не кретинизм: «Гришин, принесите конфетку», «не предложите ли мне рюмочку коньяку?» А как он на меня смотрит! Ты заметил, как он на меня смотрит? Эта постоянная гнусная ухмылка…

— Ты повторяешься, друг мой. Вчера вечером ты говорил то же самое.

— И говорил! И еще раз повторю: он идиот. Или прикидывается идиотом!

— По-моему, ты преувеличиваешь. Майк — всего-навсего машина сложная, универсальная, но — машина. А машина не в состоянии притворяться. Она либо работает, либо нет.

— Значит, ты считаешь, что с ним все в порядке?

— Более-менее…

— Что значит «более-менее»? Он же над нами открыто издевается. Я тридцать лет проработал в космосе, но ни разу не слышал, чтобы робот строил хаханьки космонавтам. «Вам не кажется, что он сегодня слишком раздражен?» Тьфу! Мерзавец!

— Все?

— Нет!

— Что еще?

— Этот болван, этот кретин, этот кусок гнутого железа назвал меня сегодня слабоумным!

— Ну и что, тебя это оскорбило?

— Нет, меня это обрадовало. Я прямо-таки прыгал от счастья. Если бы он вдобавок обложил меня покрепче, я бы, наверное, вообще рехнулся от радости.

— Ну и что ты предлагаешь?

— Я предлагаю выключить этого зануду. На два оставшиеся дня. Всего на два дня, а, Вектор? Хоть два дня я поживу спокойно.

— Ты сердишься, Гришин, значит ты не прав. А что касается Майка, то отключать его я тебе категорически запрещаю. Как бортинженер я несу ответственность за техническое обеспечение станции. Поведение Майка не несет угрозы нашему здоровью, все его выкрутасы безвредны, а вот его исключение из системы техобслуживания может повлечь за собой непредсказуемые последствия. Майк отвечает за определенный объем работ, который он один в состоянии выполнить в максимально короткое время. Пока он работает, я могу спать спокойно, зная, что любая утечка будет обнаружена и устранена в течение максимум пятнадцати минут.

— Чушь! Все чушь! Можно переналадить любого другого робота.

— Да, всего-навсего, каких-то шестнадцать часов работы. За это время достаточно крохотного метеорита величиной со спичечную головку, чтобы Шустер и Григорянц нашли здесь два синих трупа.

Вектор пожал плечами.

— Ну, ладно, Гришин. Будь умницей. Я пошел. Включи связь. Когда я одену скафандр, я хочу постоянно слышать твой ангельский голос. Надеюсь, ты мне будешь сообщать все, что произойдет здесь в мое отсутствие.

Похлопав Гришина по плечу, что означало «не волнуйтесь юноша, все будет нормально», Вектор вышел из операторской и направился по длинному, ярко освещенному коридору в рабочий тамбур, где в полной готовности, растопырив резинометаллические пальцы, стояли восемь разноразмерных скафандров и лежали вдоль стен ящики с инструментом.

С Гришиным они работали давно. Кончали даже один институт, правда, в разное время. Пожалуй, это и послужило той ниточкой, которая связала их в огромном коллективе космических работяг. Нельзя сказать, что, увидев друг друга, они сразу воспылали взаимной симпатией. Процесс «притирки» происходил долго и порою мучительно. Гришин с его взрывным темпераментом, с его ежесекундной готовностью разругать вдребезги то, что было ему не по нраву, на первых порах недолюбливал Вектора за его холодную рассудительность, за постоянную привычку к трезвому расчету и скрупулезному подсчету мелочей. Вектор в его глазах был педантом и занудой. Однако, познакомившись с ним поближе, Гришин понял, что педантизм бортинженера есть не что иное, как следствие высокого профессионализма. И если в первое дежурство Гришин выбрал Вектора как коллегу по вузу, во второе — просто по инерции, то в третье, в четвертое и во все последующие дежурства на протяжении последних двенадцати лет он выбирал его уже совершенно сознательно, зная, что если на станции работает Вектор, то единственное, что может быть на ней в этот момент неисправно, это он сам, Гришин. Ну, а потом, когда они уже порядком узнали друг друга, когда просидели пятьдесят шесть часов под обломками скалы, когда горели в вездеходе, подхваченном лавовым потоком, когда у обоих появились одинаковые воспоминания и сходные переживания — потом оказалось, что Вектор — не такой уж молчун, что при случае он может так сказануть, что у слабонервного, неподготовленного слушателя только челюсть отвиснет, и это было началом их дружбы. Теперь любой из трехсот двадцати восьми космонавтов, обслуживающих станции, знал, что если требуется найти Гришина, то, в первую очередь, следует узнать, где Вектор, и наоборот. В минуты, когда Гришин готов был от ярости крушить вокруг все и вся, Вектор, никогда не терявший присутствия духа, всегда умел «выпустить из Гришина пары» или направить его ярость, которая, кстати сказать, часто была больше показной, чем натуральной, в нужное для дела русло. Как ни странно, именно эта необузданная, какая-то мальчишеская ярость нравилась Вектору в Гришине больше всего. Именно в те моменты, когда Гришин «закипал», Вектор острее всего чувствовал беспомощность этого человека перед тем, с чем ему предстояло справиться. И тогда он спешил своему другу на помощь. Справедливости ради надо сказать, что Гришин никогда не «кипел», когда дело касалось работы. Он мог бесноваться по поводу пролитого кофе, прожженных сигаретой брюк или сгоревшей яичницы. Но он никогда не суетился и не орал, когда у него что-то не ладилось на площадке. В такие моменты лицо его становилось каменным, весь он как бы сливался со своими приборами, и чем сложнее, чем опаснее была ситуация, тем больше цепенел его взгляд, прикованный к тому, что происходило на космодроме, по ту сторону бронированной стеклянной амбразуры. Если кому-то приходило в голову обратиться в такой момент с вопросом, выходящим за рамки дела, его ждал град проклятий и самых разнообразных ругательств, быстро приводивших любого в состояние столбняка. Как правило, одного такого гришинского словоизвержения оказывалось достаточно, чтобы ликвидировать все дальнейшие поползновения к общению. Однако, Гришину редко приходилось прибегать к своему эффективному средству. Характер Гришина был известен всем, а уж Вектору и подавно. Как только на станцию поступал сигнал о подходе беспилотного транспорта и Гришин занимал место за операторским пультом, Вектор всегда избирал позицию, максимально удаленную от гришинского кресла. Он мог бы вообще уйти из операторской, но он любил наблюдать за посадкой, за тем, как огромная, в десятки, а то и в сотни тонн махина корабля, подчиняясь мановению человеческих пальцев, медленно опускается на космодром, на точно отведенное ей место, вспарывая черноту космического неба пурпурно-оранжевыми языками пламени. Да и на Гришина в такие минуты стоило посмотреть. Он, словно бог, творящий в семь дней мирозданье, царил над пультом и над космодромом, реализуя власть над машинами, над светом и над мраком.