3.Недели по Троице 1-17 - протоиерей Иоанн Толмачев

Изложенное возражение есть, так сказать, основной пункт догматики рационализма, и он на все лады высказывается и повторяется всеми сторонниками отрицательной критики. Но пункт, нужно сказать, весьма неустойчивый. Мы можем вполне допускать, что мир есть организованное целое, движущееся по определенным законам. Но следует ли отсюда, что всякое чудо, всякое, скажем, пожалуй, вмешательство божественной воли в это организованное целое есть непременно нарушение? Конечно, нет. Приведем аналогичное явление. Свободная воля человека вторгается в природу: есть ли это нарушение ее законов? Шар, по закону тяжести, должен скатиться вниз по наклонной плоскости. Но если я по своей свободной воле перейму его и остановлю в его движении, то будет ли это нарушением законов природы? Не смотря на вмешательство свободной воли, все движется по законам природы, даже самое действие, вызвавшее акт воли, со всеми своими последствиями находится под господством этих законов. На необработанном поле по законам природы, смотря по свойству почвы, климата и страны, должна развиваться определенная растительность. Но вот приходит человек, вспахивает землю, сеет зерновой хлеб, так что там, где прежде росли только терния и волчцы, образуется великолепная нива; будет ли тут какое-нибудь нарушение законосообразного течения природы? И однако, не будь тут участия свободного действия человека, не с необходимостью данного в законах природы, не было бы и того, что совершилось. A в таком случае нельзя говорить о нарушении законов природы и там, где в нее вмешивается свободная воля Бога. Ведь и при этих последних действиях естественные законы отнюдь не попираются в собственном смысле этого слова.

Вот Христос Своим всемогущим словом останавливает дальнейшее развитие смертельного недуга в организме слуги благочестивого сотника или укрощает разъяренную стихию на Галилейском озере! Было ли тут какое-нибудь нарушение законов природы? Также не было никакого нарушения, как и в том случае, когда я своей рукой останавливаю дальнейшее движение катившагося в силу законов природы шара или когда на место терний и волчцов выростает на поле великолепная пшеница. О нарушении законов еще можно было бы говорить в том случае, если бы чудо заключало в себе произвольную отмену естественных законов, так что Бог по Своей воле лишал бы силы те самые законы, которые Он создал. Но мы составили бы себе превратное представление о чудесном действии Бога, если бы мыслили его как временную отмену законов природы, так что каждое чудо заключало бы в себе собственно два акта — один, через который закон природы отменяется, и другой, через который он опять приводится в действие. Это еще яснее будет в применении к приведенному выше примеру. Само понятие закона природы указывает на то, что известное действие при данных условиях совершается всегда и без исключения.

Но что же делает человек, когда он останавливает катящийся шар или превращает поле в ниву? Изменяет ли он, или отменяет заковы природы? Отнюдь нет, он изменяет только условия, при которых они действуют, и потому из этих же самых законов выходит нечто другое, чем совершилось бы, если бы не вмешивался человек. Но он может вмешиваться, потому что он выше природы, потому что он есть духовное существо, имеет свободную волю. A в таком случае было бы против всякой логики отрицать эту возможность для Бога.

Можно ли считать природу закрытой для свободных действий Творца, именно который и призвал ее к бытию? "Что это был бы за Создатель мира," справедливо восклицает Бейшлаг, "если бы Он сам навсегда запер от Себя двери своего оконченного дома, и, пребывая вне его, оставил бы в нем полноправно распоряжаться призванных Им к бытию разумных духов?" В виду невозможности удержаться на почве полного отрицания чудес, новейший рационализм, пожалуй, даже не прочь (хотя и условно) признать их возможность; но тем решительнее он отрицает их целесообразность. По его воззрению, для Бога в действительности было бы недостойно прибегать к чудесам. Неужели Его творение, спрашивают, так несовершенно, что для поддержания его в ходу то и дело нужно вмешиваться в его движение? Или и Сам Творец неужели настолько изменчив, что Им же Самим данным законам не дает спокойно совершать свое действие и делает постоянные изменения то с той, то с другой стороны? Ни то, ни другое возражение не выдерживает ни малейшей критики.

Чудеса только и могут быть мыслимы как находящиеся в полном согласии с высшей целью, чем именно они и отличаются от ложных чудес, часто представляющих собой пеструю игру необузданного воображения (сравни, напр., евангельские чудеса с теми, которыми переполнены апокрифы, и эта особенность истинного чуда выступит самым поразительным образом). В самом деле, есть ли у человечества особое назначение, известная цель, к которой оно стремится в своем развитии, или все это развитие бесцельно, следовательно, в сущности и нет никакого развития, нет никакой истории, а есть только бесцельная игра случайностей, из которой ничего не выходит и выйти не может? Кто примыкает к последнему воззрению, особенно рельефно высказанному Штраусом, тому остается только безнадежно ожидать разложения нашей планеты, во время которого все, что когда-либо достигнуто и выработано на земле, погибнет без следа, не оставив о себе никаких воспоминаний, и для него чудо, конечно, не имеет смысла. Но кто признает, что человечество имеет поставленную для него Богом цель, тот не может считать неразумной и той мысли, что Бог воспитывает человечество для этой именно цели и что Он для содействия этому развитию в случае надобности оказывает на него Свое влияние и дает ему должное направление. "Только односторонняя привычка в рассмотрении явлений природы," прекрасно говорит Лотце, который был столь же философ, как и естествознатель, "может идею раз навсегда установленного миропорядка, при неизменных условиях которого был бы возможен только один самозаконченный в себе круговорот явлений, предпочитать понятию всемирной истории, в отдельных моментах которой Бог действует не всегда однообразно, но для поддержания мира Своим свободно разумным действием создает нечто новое, дотоле не существовавшее."

Вот в этом именно пункте и расходятся между собой христианство и натуралистический рационализм. Для него природа есть нечто само по себе неизменное; бытие, совершающееся только по своим собственным законам. Кто признает только порядок природы, в котором все явления совершаются в ограниченном круговороте и по раз навсегда установленным законам, — из мирового тумана вырабатываются солнце и планеты чтобы, посуществовав известное время, затем бесследно исчезнуть в необъятном пространстве и дать лишь материал для новых образований — для того именно всякое вмешательство Бога, всякое чудо должно казаться бесцельным и неразумным. Но для кого природа есть богоустановленная основа для жизни духа, кто признает всемирную историю, которая совершается на почве природы, для кого история человеческого рода не есть бесцельное накопление случайностей, а направляющееся к определенной цели развитие, тот признает и чудо, как разумное и целесообразное содействие этому развитию. A если к этому еще прибавить и сознание того, что самое развитие человечества идет не нормально, затемнено и искажено грехом и злом, то признание чуда положительно становится необходимым.

Разве в самом деле окружающий мир настолько совершенен, что уже нисколько не нуждается в мудро управляющей руке?

Увы, не только теория, но и вековой опыт говорит совершенно иное. Уже за тысячи лет тому назад слепой певец Эллады Гомер оплакивал бедственность земной жизни, говоря, что "из всего, имеющего дыхание и жизнь, нет еще существа на земле злосчастнее человека." Рядом с этим свидетельством древности можно привести еще свидетельство такого "счастливца" в обычном смысле этого слова, каким был и признавался всеми Гете. К концу своей жизни этот "счастливец" говорил: "если перебрать всю мою жизнь и сосчитать все те дни, в которые я наслаждался чистым, неомраченным счастьем, то едва ли выйдет больше одного месяца." Можно ли в виду таких заявлений, в виду всей нужды, бедственности, скорби, болезней и смерти, удручающих нашу земную жизнь, можно ли сказать, что этот мир совершенен? В угоду теории — пожалуй, — ведь чего только человек не в состоянии наговорить в пользу излюбленной теории! Но ясный и непровержимый опыт говорит: нет! A если действительный мир, таким образом, несовершенен, а Бог, конечно, не мог сотворить его несовершенным, то, очевидно, он сделался таковым. Каким же образом? Тут мы переходим к решительному вопросу, и притом вопросу, который уже больше относится к совести, чем к разуму. Существует ли грех, или это есть лишь детское представление, с которым нам, высокопросвещенным сынам XIX века, давно пора разделаться? Священное Писание признает грех как факт, и наша совесть, хотим ли мы этого, или нет, тоже утверждает существование его за несомненное. Следовательно, в жизни этого мира уже произошло известное нарушение, в его развитие проникла порча и явился тормоз; а в таком случае, если он, не смотря на это, должен достигнуть цели совершенства, назначенного ему Богом, то он, очевидно, нуждается в содействии Бога, иначе говоря — в чуде восстановления и избавления. Сущность христианства и состоит в признании того, что это чудо уже совершилось, когда Сын Божий сделался человеком и искупил нас. Все другие чудеса, о которых повествуют евангелисты, нужно рассматривать только в связи с этим именно чудом. Ветхозаветные чудеса суть только предвестия и намеки на это чудо, и все отдельные чудеса Самого Христа были только отдельными актами в совершении этого великого чуда. Кто пришел победить грех, а вместе с ним подавить и всякое зло, равно как болезни и смерть как следствия греха, Тот, конечно, в состоянии исцелять больных и воскрешать мертвых; Кто пришел восстановить нарушенное развитие в жизни природы и духа, Тот, конечно, имеет власть над природой и над духом, утишает бурю и изгоняет бесов.