Крушение мировой революции. Брестский мир - Юрий Фельштинский

Заведшая большевиков в тупик брестская политика требовала радикальных решений. Охвативший советскую систему летом 1918 года кризис грозил погубить саму революцию. Раскол внутри большевистской партии и оппозиция советского актива политике Ленина толкали большевиков в пропасть. Вывести революцию из застоя, разрубить затянутый узел советско-германских отношений, сплотить расколотую большевистскую партию — не могло уже, казалось, ничто. Агония и отчаяние большевистского режима достигли своей высшей точки. Ее можно определить с точностью до дня — 6 июля 1918 года — когда приехавшие с мандатом Дзержинского и И. К. Ксенофонтова в особняк германского посольства чекисты потребовали встречи с послом Германии Мирбахом по чрезвычайно важному делу. Менее чем через сутки после этого тяжелейший в русской революции кризис отошел в прошлое.

Глава четырнадцатая. Убийство Мирбаха

Согласно данным позже показаниям, утром 6 июля сотрудник ВЧК Я. Г. Блюмкин пошел в Чрезвычайную комиссию, взял у дежурной пустой бланк ВЧК и напечатал на нем, что он и представитель ревтрибунала Николай Андреев уполномочиваются «войти непосредственно в переговоры» с германским послом графом Мирбахом «по делу, имеющему непосредственное отношение» к послу. Подпись Дзержинского на бланке, по словам Блюмкина, была поддельной, причем подделал ее «один из членов ЦК» ПЛСР. Подпись Ксенофонтова тоже была поддельной — за него расписался сам Блюмкин. Дождавшись «ничего не знавшего» заместителя Дзержинского члена ЦК ПЛСР В. А. Александровича, Блюмкин «попросил его поставить на мандате печать Комиссии». У Александровича же Блюмкин получил разрешение на пользование автомобилем и отправился в Первый дом Советов, где «на квартире одного члена ЦК» ПЛСР его ждал Андреев. Получив две толовые бомбы, револьверы и последние указания, злоумышленники около двух часов дня покинули «Националь», приказали шоферу остановиться у здания германского посольства, ожидать их, не выключая мотора, и не удивляться шуму и стрельбе. Тут же в машине сидел второй шофер, матрос из отряда Д. И. Попова. Матроса «привез один из членов ЦК», и он, видимо, знал, что затевается покушение на Мирбаха. Как и террористы, матрос был вооружен бомбой.

Примерно в два с четвертью Блюмкин и Андреев позвонили в дверь германского посольства. Пришедших впустили. По предъявлении мандата от Дзержинского и после некоторого ожидания, для разговора к ним вышли два сотрудника посольства — Рицлер и лейтенант Мюллер (в качестве переводчика). Все четверо прошли в приемную. По воспоминаниям Мюллера, Блюмкин был «смуглый брюнет, с бородой и усами, большой шевелюрой, одет был в черный костюм. С виду лет 30-35, с бледным отпечатком на лице, тип анархиста». Андреев был «рыжеватый, без бороды, с маленькими усами, худощавый, с горбинкой на носу. С виду также лет 30». Когда все уселись вокруг большого мраморного стола, Блюмкин заявил Рицлеру, что ему необходимо поговорить с Мирбахом по личному делу посла, причем, сославшись на строгое предписание Дзержинского, продолжал настаивать на личной беседе с графом, несмотря на возражения Рицлера, что посол не принимает.

В конце концов, Рицлер ответил, что будучи первым советником посольства уполномочен вести вместо Мирбаха любые переговоры, в том числе и личного характера. Однако в тот момент, когда террористы, возможно, считали уже предприятие сорванным, вышедший из приемной Рицлер вернулся в сопровождении графа, согласившегося лично переговорить с чекистами.

Блюмкин сообщил Мирбаху, что явился для переговоров по делу «Роберта Мирбаха, лично графу незнакомого члена отдаленной венгерской ветви его семьи», замешанного в «деле о шпионаже». В подтверждение Блюмкин предъявил какие-то документы. Мирбах ответил, что «не имеет ничего общего с упомянутым офицером» и что «дело это для него совершенно чуждо». На это Блюмкин заявил, что через десять дней дело будет рассматриваться революционным трибуналом. Мирбаху, очевидно, это было безразлично. И Рицлер предложил прекратить переговоры и дать письменный ответ по делу по обычным каналам НКИД, через Карахана.

Андреев, все это время не участвовавший в беседе, спросил, не хотели бы германские дипломаты узнать, какие меры будут приняты трибуналом по делу Роберта Мирбаха. Тот же вопрос повторил Блюмкин. Это был условный сигнал. Ничего не подозревавший Мирбах ответил утвердительно. Со словами «это я вам сейчас покажу» Блюмкин, стоявший за большим мраморным столом, выхватил револьвер и выстрелил через стол сперва в Мирбаха, а затем в Мюллера и Рицлера (но промахнулся). Те были настолько ошеломлены, что остались сидеть в своих глубоких креслах (вооружены они не были).

Мирбах вскочил, выбежал в соседний с приемной зал, но в этот момент его сразила пуля, выпущенная Андреевым. Блюмкин между тем продолжал стрелять в Рицлера и Мюллера, но промахивался[1]1. Затем раздался взрыв бомбы, после чего террористы выскочили в окно и уехали в поджидавшем их автомобиле[2]. Когда очнувшиеся от замешательства Рицлер и Мюллер бросились к Мирбаху, тот лежал уже мертвый в луже крови. Рядом с ним они увидели неразорвавшуюся бомбу (а на расстоянии двух-трех шагов от посла — большое отверстие в полу — следы другой бомбы, взорвавшейся)[3].

За рулем уносившей террористов машины сидел матрос из отряда Попова. Их повезли в Трехсвятительский переулок, в штаб войск ВЧК (о чем террористы не знали). Оказалось, что Блюмкин повредил левую ногу во время прыжка из окна, да к тому же был ранен, снова в ногу, открывшим по террористам огонь часовым, охранявшим посольство. Из автомобиля в штаб Попова матросы перенесли Блюмкина на руках. В штабе он был «острижен, выбрит, переодет в солдатское платье и отнесен в лазарет отряда, помещавшийся на противоположной стороне улицы»[4]. С этой минуты Блюмкин не принимал в событиях непосредственного участия. Несколько раньше из поля зрения исчез Андреев — убийца германского посла. По непонятным причинам лавры Андреева были отданы Блюмкину[5].

Но убийство не было совершено чисто. В суматохе террористы забыли в здании посольства портфель, в котором лежали «дело Роберта Мирбаха» и удостоверение на имя Блюмкина и Андреева, подписанное Дзержинским и Ксенофонтовым. Наконец, два опаснейших свидетеля преступления — Рицлер и Мюллер — остались живы. Можно только гадать, как развивались бы события 6 июля, если бы не эти случайные промахи террористов.

Кем и когда начата была подготовка убийства Мирбаха? Кто стоял за убийством германского посла? На эти вопросы ответить не так просто, как пытается представить имеющаяся историография. Дело в том, что никаких документов, подтверждающих причастность ЦК ПЛСР к организации убийства германского посла, нет. Самый полный сборник материалов о событиях 6-7 июля был издан в 1920 году: «Красная книга ВЧК»[6]. Но и в нем нет документов, подтверждающих выдвинутые против левых эсеров, прежде всего — против ЦК ПЛСР, обвинения в организации убийства Мирбаха и в «восстании». Историки поэтому до сих пор прибегали к вольному пересказу документов «Красной книги ВЧК», а не к прямому цитированию. Вот что пишет К. В. Гусев: «ЦК партии левых эсеров 24 июня 1918 года принял официальное решение об убийстве германского посла в Москве, графа Мирбаха, и начале контрреволюционного мятежа»[7]. Гусеву вторит академик И. И. Минц:

«24 июня, как явствует из захваченных и опубликованных после подавления авантюры документов, ЦК левых эсеров, далеко не в полном составе, принял постановление о решительном выступлении. В нем говорилось, что ЦК партии левых эсеров признал необходимым в интересах русской и международной революции положить конец передышке, являющейся результатом заключения Брестского мира. Для этого необходимо предпринять ряд террористических актов против представителей германского империализма — в Москве против посла Мирбаха, в Киеве против фельдмаршала Эйхгорна[8], командующего германскими войсками на Украине, и др. С этой целью, указывалось в постановлении, следовало организовать боевые силы»[9].

Между тем в протоколе заседания ЦК ПЛСР от 24 июня, на который ссылаются историки, ни о чем конкретном не говорилось и протокол, сам по себе, не доказывает причастности ПЛСР к убийству[10]. Более того, в протоколе указано, что время проведения террористических актов будет определено на следующем заседании ЦК ПЛСР. Но до 6 июля, как известно совершенно точно, такого заседания не было. Из текста протокола следует, что левые эсеры боялись подвергнуться разгрому со стороны большевиков; а однажды упомянутое в протоколе слово «восстание» подразумевало, безусловно, не мятеж против советской власти, а восстание на Украине против германской оккупации. Таким образом, нет оснований считать, что ПЛСР готовила выступление против Совнаркома.