Операция «Тень» - Иван Цацулин

— Чудовищно, — прошептал он.

Коул ухмыльнулся, передернул плечами.

— Наши генералы убеждены, что тот, кто первым нанесет удар в новой большой войне, почти наверняка выиграет эту самую войну, — заговорил он. — Но эффективность первого удара должны заранее обеспечить мы с тобой: наши ракеты и стратегические бомбардировщики смогут прорваться через советские линии заградительного огня лишь в том случае, если мы загодя разведаем для них систему советской обороны. Я думал, что это элементарные истины, Стив. Операция «Элинт»…

Гейм резко перебил:

— Она слишком дорого обходится нам, эта твоя «Элинт»!

— Возьми себя в руки, Стив, и не хандри, — примирительно заговорил Коул. — Ответственность — тяжелое дело, даю тебе в том слово джентльмена, и я беру на себя всю ответственность за то, что случилось. Меня успокаивает, что в штабах понимают: война есть война, потери в ней неизбежны.

— Война!..

— Ну да — война. А как же ты еще назовешь то, чем мы с тобой занимаемся все это время? Разве наша разведка, систематический облет советских границ не есть элемент войны? То обстоятельство, что мы занимаемся такими делами в мирное время, ничего в принципе не меняет… Не хандри.

— Мне жаль наших парней, — признался Гейм.

Коул внимательно посмотрел на него.

— У турок в почете поговорка: «Змея, которая меня не жалила, пусть живет хоть тысячу лет».

Это была неприкрытая угроза: Гейм знал, что не русские, а Коул сам уничтожил самолет, первым появившийся в тот день над Советской Арменией. Но разве поверили бы ему, Гейму? Да и чем мог бы он доказать свое обвинение? Ничем.

Он обернулся к Коулу:

— Я в твои дела не вмешиваюсь.

— Вот и правильно, ты же не знаешь ни моих полномочий, ни инструкций, которые я выполняю. — В голосе полковника Гейм почувствовал облегчение. — А нам с тобой еще служить да служить! Подожди, я сейчас кое-что организую. — Он на минуту покинул палату и тотчас вернулся в сопровождении служителей госпиталя, несущих вслед за ним на большом железном подносе бутылки, кувшины, чашки.

Когда поднос был осторожно водружен на столик у койки, Гейм и Коул снова остались одни. Полковник проворчал:

— Сейчас я составлю мой любимый коктейль, и ты оближешь пальчики. — Не теряя времени, он принялся за дело.

— «Зверобой»?

— У тебя хорошая память, Стив… Вот выпей-ка. Ну, как, а? — Коул, не переводя духа, осушил большую чашку.

— Паршивые виноделы, — заговорил он. — У турок много отличного винограда, но виноградное вино — дрянь. По всей Турции уйма кондитерских, но пирожные нельзя в рот взять — гадость на сое и постном масле. Вздумаешь побриться, лучше не заходи в парикмахерскую — они захотят обязательно поставить тебя чуть ли не на голову. Брр… Без моего «Зверобоя» тут околеть можно. — Он пил еще и еще. — И не расстраивайся… Жив остался — благодари судьбу, а о других не думай — они издержки подготовки к войне… и там, в Пентагоне, это хорошо понимают… Ну, я сегодня же подамся в Сайгон, не залеживайся тут…

Через две недели военный врач осмотрел Гейма и сказал, что с госпиталем покончено. В тот же день летчику вручили приказ срочно прибыть в Анкару и явиться к начальнику американской военной миссии. Пришлось не мешкая отправиться на аэродром, карабкаться в кабину военно-транспортной машины, отлетавшей на Анкару. Гейм долго и безрезультатно ломал голову, пытаясь понять, зачем его вызывает военная миссия. Это разъяснилось лишь в турецкой столице, в военной миссии США.

Перед ним положили пространный документ и предложили ознакомиться с ним. Гейм принялся читать. Это было вдохновенное вранье полковника Коула, утверждавшего, будто советские военные власти отдали своим летчикам приказ сбить два американских безоружных самолета, занимавшихся аэрологическими исследованиями. Один из двух самолетов был сбит над территорией Турции, Советы не остановились в своей агрессии перед нарушением воздушного пространства миролюбивого соседнего государства. Коул, в подтверждение своих вымыслов, ссылался на случайно спасшегося капитана Гейма.

Принимавший Гейма офицер миссии сказал, что сначала они не хотели его тревожить, поскольку он находился на излечении в госпитале, а в Вашингтон вместе с рапортом полковника Коула были отосланы магнитофонная запись команд русских военных властей и фотоснимки, сделанные в момент гибели первого самолета, но, к сожалению, как об этом сообщили из Штатов, снимки абсолютно испорчены, по-видимому, полковник слишком нервничал при исполнении служебного долга и в результате лишил соответствующие инстанции важных улик, которые позволили бы обвинить Советы в агрессии. Ноты, конечно, уже посланы, ответственность за жертвы и убытки возложены на советское правительство, однако возместить отсутствие улик в виде фотоснимков очень трудно, и только письменное показание капитана Гейма — непосредственной жертвы нападения русских — как-то поможет делу.

Гейм слушал гладко текущую речь офицера, откинувшись на спинку кресла, полузакрыв глаза.

Интересно — за кого они его принимают, за подлеца или идиота? А может быть, Коул обманул их, и они добросовестно заблуждаются? Он сидел и думал. Офицер с любопытством рассматривал его — пытался угадать, какие мысли владели капитаном в эти минуты.

— Вот перо и бумага. Если хотите, могу вызвать стенографистку. Вот диктофон, можете говорить на ленту, — вкрадчиво заговорил он.

— Вряд ли я могу быть полезен, — сухо сказал Гейм. — Дело в том, что в момент гибели первого самолета над советской территорией я, как вы, наверное, знаете, находился далеко от того района. Снимков своих полковник Коул мне не показывал. — Гейм говорил абсолютную правду. — Что касается самолета, на котором летели мы с полковником Коулом, то с ним обстояло совсем иначе, чем он, полковник, об этом пишет.

— Вы хотите сказать, что полковник Коул солгал нам? — осведомился офицер. В его голосе Гейм отчетливо расслышал предостережение, угрозу.

— Видимо, он ошибся, — сказал Гейм. — Во всяком случае, я-то знаю, что самолет, которым управлял и я, летал над Советской Арменией. Рассчитывать, что поверят мне, а не показаниям приборов, наивно.

— Мы не просили вас беспокоиться об этом, — язвительно заметил офицер. Он явно хотел бы припереть летчика к стене, упрекнуть в отсутствии патриотизма, и Гейм отчетливо понимал это стремление собеседника.

— Я не хочу впутываться в эту историю, — неприветливо возразил он. — Мое имя не должно украшать нот госдепартамента русским. По крайней мере мне кажется, я не имею права согласиться на это.

— Почему?

— Если я уподоблюсь рекламному щиту — мой чиф мистер Прайс наверняка рассердится. — Гейм выложил свой последний козырь.

— Вы служите у Прайса?

— Да, я его личный пилот.

Офицер недовольно поджал губы.

— Вы предлагаете запросить согласие мистера Прайса, так я вас понял?

— Совершенно верно, — подтвердил Гейм.

— Хорошо, мы посоветуемся… Потом сообщим вам, капитан.

Гейму осталось неизвестно, запрашивала ли военная миссия в Анкаре Уильяма Прайса, но через пару часов он получил предписание отбыть на авиабазу Инджирлик, а оттуда направиться в распоряжение полковника Коула.

На сайгонском аэродроме уже прибывшие туда с Окинавы летчики по секрету сообщили Гейму: с Коулом неладно, запил, озверел, ходят слухи, что его привлекают к военному суду за срыв задания, говорят — зря загубил людей и самолеты, что-то там странное произошло с какими-то очень важными фотоснимками.

Вскоре на аэродроме появился и сам Коул. Гейма встретил шумно:

— Стив, дружище, наконец-то, а то я тебя тут заждался… — что-то зловещее почувствовалось летчику в его словах, насторожило и, как тотчас выяснилось, предчувствие не обмануло Гейма.

— Я тут кручу мозгами, Стив, насчет одной пакости… Вот мы с тобой теперь вместе и обмозгуем — зачем тебе потребовалось оставлять меня в дураках… — он умолк, испытующе и недружелюбно разглядывая капитана.

— Что ты хочешь сказать? — спокойно спросил Гейм.

Тихо, свистящим шепотом Коул выдохнул:

— Я никак не могу припомнить, не заходил ли ты в кабину после того, как я сделал серию фотоснимков…

— Не понимаю, о чем ты говоришь, — резко сказал Гейм. — И может быть, мы отложим этот разговор, вокруг нас чужие люди…

— Хорошо, — согласился Коул, — но я доберусь, доберусь… — он потряс кулаками и скверно выругался. — Я разберусь, и если это ты…

— Мне не нравится такой разговор, — Гейм понимал, что если вот сейчас он как-то не остановит подвыпившего «приятеля» — неприятностей не миновать.

Полковник о чем-то задумался, казалось, он приходил в себя.

— Ну, вот что, — сказал тоном приказа, — если ты вечером не придешь ко мне, то ты свинья. Я тебя угощу такими девочками, — он снова хрипло, по-пьяному расхохотался. — На востоке каждый знает: застенчивость убивает человека. Девочки… — он сделал непристойный жест и уселся в «виллис». — Садись, отвезу тебя в гостиницу.