Все, способные держать оружие… - Андрей Лазарчук

Без времени

Глатц

Была странная, состоящая из кирпичиков темнота, и просачиваться сквозь нее можно было только между кирпичиками, вдоль, поперек, вверх, вниз, — но зато это было легко, тепло, приятно, и приходилось даже слегка сдерживать себя, как хозяин добродушно сдерживает разыгравшегося в снегу молодого пса, сдерживать, чтобы не течь сразу во все стороны, Я подносил руки к лицу, и они радостно выплескивались из просветов между кирпичами, я наклонялся вперед, — и лицо мое, дробясь на блики, проносилось по извилистым лабиринтам, иногда встречая и выручая свои заблудившиеся части; я вставал на носки и кружился в этом тихом пространстве, чувствуя себя стаей рыб, проскакивающих в ячейки слишком крупной сети; изредка я со ржавым скрежетом цеплялся чем-то за что-то, и тогда казалось, что цепкая ручка скручивает жгутом мои кишки, но стоило сдать чуть назад, и зацеп исчезал, и можно было опять кружиться, кружиться, кружиться — до одурения, до судорог, до бесконечности…

Год 2002. Михаил

27.04. 19 час

Константинополь, полицейский участок № 40

Почему-то лишь здесь, вдохнув плотный запах йода и мочи, я вспомнил, что устал.

Вид у Зойки был вполне деловой, и человек, плохо ее знающий, ничего бы не понял.

Ну, глаза чуть прищурены. Многие так щурятся.

Юра уже был здесь и убежал ненадолго домой. 0н придет к девяти и останется на ночь.

За Тедди все так же дышал аппарат. С трубкой во рту он почему-то походил на глубоководное чудовище, выброшенное на берег. Веки его почернели и отекли.

Вторая операция, сказал хирург, прошла хорошо: зашили разорванный край печени.

Из-под простыни выходили трубки, тянулись к тихо гудящему желтому цилиндру под кроватью. Пришла медсестра, жестом отодвинула нас, воткнула в Тедди шприц. Из двух пластиковых мешочков что-то по каплям — справа медленно, слева быстро, почти струйкой — вливалось в его вены. Зойка влажной салфеткой вытерла Тедди лоб и щеки, промыла глаза, нос.

— Поедем, — сказал я.

— Надо дождаться Юры, — покачала она головой.

— Я тебя отвезу и вернусь. Скоро стемнеет.

— Куда ты хочешь меня отвезти?

— Где буду за тебя спокоен.

— По-моему, это паранойя. Мы вряд ли кому-то интересны. Иначе пришлось бы скрываться половине курса.

— Не сомневаюсь, — сказал я. — Но береженого Бог бережет.

— Поехали, — вдруг согласилась она. — Вези и прячь. Только чтобы я ничего не знала…

Она повесила халат на вешалку, сняла косынку. Волосы ее за день слежались.

— Вид мерзкий?

— Отталкивающий. Сейчас будет еще хуже…

Год 1991. Игорь

15.06. 22 час

Где-то в Подмосковье

Я лежал в бурьяне на краю бывшего футбольного поля. Головная боль прошла, но мышцы продолжали ныть, ныть, будто меня измолотили резиновыми палками. Страшно было подумать, что вот еще немного, и опять придется вставать, куда-то идти, бежать, скрываться, стрелять… Надо мной в немыслимой вышине парили первые звезды. Чуть ниже, золотые на синем, шли, развертывая за собой инверсионные следы, два истребителя. Наверное, «блитцверферы». Каждый из них по своей боевой эффективности превосходил крейсер времен первой мировой. В то же время их появление в небе было лишено всякого практического смысла…

Истребители… соколы… сокол… форма «сокол»… Истребители… пилоты… ангелы… план «Ангел»… Я еще не вполне освоился с собственными прочищенными мозгами я все еще поминутно ожидал болезненного удара мысли о барьер и потому думал робко, коротко, мелкими шажками. Да еще и чисто физиологический отходняк, который требует постоянного внимания, постоянного присмотра, потому что впадать в депрессию сейчас — роскошь неописуемая. Итак, форма «сокол», легендарная, а потому прикрытая всяческими эвфемизмами. Согласно этой форме, наши актеры могут не стесняться в выборе средств для достижения цели — уничтожения террористов.

Однако при этом они знают, что в случае возникновения сколько-нибудь реальной опасности их идентификации, а тем более захвата — они будут уничтожены спецгруппой «В», которая постоянно маячит где-то в пределах досягаемости. А чтобы эта вполне реальная перспектива не слишком тяготила актеров, все они получают перед выходом на задание медикаментозно-гипнотическую «сбруйку». До сих пор с моими группами команду «В» не посылали — по той причине, что каждый раз требовалось кого-нибудь или что-нибудь доставить на базу. Это была моя личная специализация — «контрабанда». Но сейчас… Впрочем, кое-какие детали не укладывались в версию о действиях ликвидаторов. Маятно было Саше, маятно было Панину — похоже, что «сбруйки» на них не было. Не было и реальной опасности захвата группы. Наконец, почерк нападавших был не наш. И совсем уж наконец — меня бы они не упустили. И Кучеренко… С другой стороны — наши почему-то собрались вместе, как в центр мишени… но это уже о другом. И план «Ангел»… папка с таким названием лежала — случайно? намеренно? — на столе Тарантула в день последнего инструктажа, и из нее он достал несколько третьестепенных бумажек, вроде бы необходимых для нас… что там было, кстати? А, вспомнил: электрофоточеков, выданных кабульским отделением банка «Стахат», самого грязного из детальных банков, некоему Гурамишвили… План «Ангел» — и мы, судя по всему, действовали в русле этого плана. Эх, Тарантул… неужели это все — твоя работа?

Иначе почему я вспомнил о нем только после снятия запрета, после разрушения введенных программ? …я не аналитик, сказала Таня, я не понимаю в этом ничего, не хочу понимать, может, ты хоть что-то запомнила? — нет, не запомнила ничего, ничего, ничего! — это так страшно? — это омерзительно — то, что ты позволил с собой сделать!..

Омерзительно…

Возник какой-то звук, напоминающий журчание, и исходил он с неба. Тут же, легко ступая, появился Терс, махнул рукой: пошли!

Над полем скользнула тень, исчезла, через минуту вернулась. На фоне неба ни черта было не разобрать. Звук шел как бы со всех сторон сразу, даже мне с моим умением стрелять на шорох приходилось вертеть головой, выискивая источник. Тень вернулась в третий раз, опустилась низко, и только когда она коснулась земли, раздался конкретный звук: шорох колес и скрип тормозов.

Терс заговорил с кем-то, я присмотрелся и с трудом увидел пилота. Пилот был под стать своему аппарату; почти невидим. Темный комбинезон, темный матовый шлем.

Ну, а аппарат… ужасное зрелище: два сиденья размером с детские стульчики, укрепленные на тонкой жердочке; прозрачное, звезды просвечивают, крыло; две прозрачные бочки над крылом, и в них медленное мерцание…

— И как такое может летать? — вырвалось у меня.

— Летает, — сказал летчик. Голос у него был глухой — не голос, а громкий шепот.

— Еще как летает.

— Где мы сядем? — спросил я.

— Я уже объяснял, — летчик кивнул на Терса, — сесть Можно только на полях фильтрации. Но там можно напороться. Трудно скрываться. Открытая местность.

— Это в Люблино? — уточнил я.

— Да.

— А где-нибудь на севере, на северо-востоке?

Летчик покачал головой.

Я прикинул маршрут до станции Яуза: там, в переулке Марии Шеммель, на третьем этаже конторского здания, находится наша запасная площадка: московское отделение рекламного агентства «Паритет». Там можно будет не только отсидеться…

Но маршрут получается тяжелый…

— Ладно, — сказал я. — В Люблино так в Люблино.

— Деньги, — напомнил пилот.

— Ах, да, — вспомнил я. Достал четыре пачки, подал ему. Не проверяя и не пересчитывая, он сунул их в карман.

Плата Харону, подумал я. Таня сказала: раньше у тебя не было шансов. Теперь появились. Но ты должен их использовать. Угадать, что это именно твой шанс, и вцепиться в него, и не отпускать. Как? — спросил я. Как угадать? Не знаю… — она зябко поежилась.

Но если во мне сгорели чужие программы, то какого черта я лезу в пекло, вместо того, чтобы лечь на дно… хотя бы в том же глатце? Не знаю…

Ладно. Жребий брошен, Рубикон перейден. Взявший меч, от меча и… Кто не со мной, тот про… Спит гаолян…

Летчик опустил на лицо щиток ноктоскопа. Теперь он видел все, а я нет. Я видел только его, да справа невдалеке белели лицо Терса и его поднятая в прощальном приветствии ладонь. Это напомнило мне что-то давнее, но что, я так и не вспомнил, потому что летчик скомандовал мне: садись, — сел сам, аппарат закачался под нами, пристегнись, я пристегнулся, что-то мигнуло, мотор заработал сильнее, но это чувствовалось не ушами, а только спиной, винты над головой, шелестя, погнали воздух, летчик отпустил тормоза, подуло в лицо, аппарат запрыгал по кочкам, все дольше зависая в воздухе, и наконец полностью оторвался от земли. Меня прижало к сиденью; мы взмыли над трибунами старого стадиона, и тут же передо мной раскинулось море огней. Костры, тысячи костров, группами, россыпью, по одиночке — вправо, влево, вперед до горизонта. Потом все накренилось, развернулось, осталось сзади. Под нами и перед нами лежала темная равнина, и тьма ее не нарушалась почти ничем, а на горизонте, доходя до высоких легких облаков, стояло оранжевое электрическое зарево. Туда и лежал наш путь.