Наша первая революция. Часть I - Лев Троцкий

Рабочие Петербурга! Наше место впереди! Будем соединяться в рабочие союзы, организовываться в рабочую социал-демократическую партию, готовиться силою поддержать наше требование. Если мы выступим дружно, открыто и смело против военной бойни, вся страна поддержит нас, – и тогда царское правительство захлебнется в потоках всеобщего возмущения. За работу, товарищи! Долой войну! Долой подлое царское правительство! Да здравствует народное представительство!

Петербургская Группа РСДРП

Л. Троцкий. НЕ ЦАРЬ, НЕ ЗЕМЦЫ, А НАРОД!

Царское правительство правит Россией без народа и против народа. Оно затеяло на свой страх и риск войну с Японией, а внутри страны оно ведет войну с народом. Царское правительство думало, что народ существует для податей, солдатчины и смирения, и надеялось прожить века, но теперь уж все видят, что дни самодержавия сочтены. Народ русский рвется на волю из-под царского ярма. Народ хочет сам быть своим собственным хозяином. Он хочет сам править собою. Он хочет сам давать себе законы.

А царское самодержавие со дня на день теряет свою старую силу. Оно разбито в бою. Оно осталось без флота, казна царская опустошена. Народ беден и мятежен. Царское правительство затеяло войну, чтобы увеличить свою силу и военную славу, а вышло так, что оно само затянуло петлю на собственной шее.

Что теперь делать царскому правительству? Заключить мир? Но японцы потребуют уплаты высокой контрибуции. А где взять денег? До последнего времени царское правительство под высокие проценты занимало деньги в чужих странах. Но теперь никто уж не хочет больше ему верить, все иностранные банкиры боятся, что народ русский, сбросив самодержавие, не заплатит царских долгов. Что же делать? Продолжать войну с Японией? Но для войны еще больше, чем для мира, нужны деньги, а денег нет. Царское правительство чувствует, что ему придется идти на уступки, и воровскими глазами ищет вокруг себя союзников. 18 февраля этого года царь в особом указе обещал призвать к подножию своего престола «достойнейших» представителей народа и править страной с их совета.

Кого же царь считает «достойнейшими»? Каких представителей думает он призвать? От рабочих? От крестьян? От всего народа? Нет. Зачем врагу народа представители народа? Царю богатых нужны представители богатых. Царю дворян нужны представители дворян!

Газеты сообщают, что царское правительство хочет призвать для совета и помощи представителей земств, в которых заседают дворяне-помещики, представителей городских дум, в которых заседают господа домовладельцы. Это-то и есть царский «народ». Другого народа царь не знает и знать не хочет.

Царь призовет 500 или 600 богатейших дворян и капиталистов и скажет им: «Достойнейшие представители! Помогите мне довести до победы войну с Японией, поддержите мой трон, поручитесь за меня пред заграничными банкирами, а в обмен за это я дам вам долю моей власти. И будем мы с вами вместе править народом».

А что же на это ответят «достойнейшие» представители? Земства и думы ждут не дождутся этого призыва. Они давно уже недовольны хозяйничаньем царских министров и губернаторов и давно уже домогаются, чтобы царь поделил с ними свою власть над народом.

Теперь, после гибели эскадры Рождественского, земства и думы снова обращаются к царю и заявляют: «Дальше так продолжаться не может. Необходимо немедленно созвать Земский Собор, т.-е. выборных от земств и дум, чтобы решить, как быть и что делать».

24 мая в Москве собрались земские и думские представители,[197] чтобы совместно предъявить царю свои требования. Они хотят, чтобы царь предоставил им решить вопрос о войне и мире и выработать новые законы для России.

Царское правительство в петле, и ему придется, скрепя сердце, пойти на сделку с земствами и думами. А что же будет после этой сделки? Земский Собор от имени народа провозгласит продолжение войны и займет заграницей несколько сот миллионов. Умирать на войне будет народ. Платить проценты по долгам будет народ. А распоряжаться народом и деньгами будут царь и земцы. И этот новый порядок царь и земцы будут охранять полицией, судами, войсками.

Рабочие, согласны ли вы примириться с таким порядком? Если согласны, тогда молчаливо поручите царю и земцам решать вашу судьбу и судьбу ваших детей. Но если вы не хотите оставаться бесправными, обманутыми и угнетенными, тогда заявите: мы не верим царю, который стрелял в нас 9 января, но мы не верим также земским дворянам и думским капиталистам. Земства и думы охраняют интересы богатых классов, а не интересы рабочего народа. Земства и думы не поддерживали нас, когда мы требовали немедленного прекращения кровавой бойни. Наоборот, земства и думы до сих пор поддерживают позорную войну народными деньгами.

Не царь и не земцы, а весь народ! Вот клич сознательного пролетариата, и пусть к этому кличу присоединятся все честные граждане! Только Учредительное Собрание, состоящее из представителей всего народа, может заключить достойный мир с Японией и залечить раны, нанесенные царским правительством несчастному народу.

Товарищи-рабочие и вы все, русские граждане! Будем требовать, чтобы все союзы, все партии, все газеты, которые называют себя демократическими, т.-е. стоящими за народ, присоединились к кличу сознательного пролетариата:

Не царь и не земцы, а народ!

Петербургская Группа РСДРП

III. От октябрьской стачки до отлива революции

1. Октябрьская стачка и первые шаги Совета

Л. Троцкий. СТАЧКА В ОКТЯБРЕ[198]

– Так вы думаете, что революция идет?

– Идет! («Новое Время», 5 мая 1905 г.)

– Вот она! («Новое Время», 14 октября 1905 г.)

I

Совершенно свободные народные собрания в стенах университетов, в то время как на улице царит неограниченная треповщина, это – один из самых удивительных парадоксов революционно-политического развития осенних месяцев 1905 г. Какой-то старый и невежественный генерал Глазов,[199] неизвестно почему оказавшийся министром просвещения, создал, неожиданно для себя, убежища свободного слова. Либеральная профессура протестовала: университет – для науки: улице не место в академии. Князь Сергей Трубецкой умер с этой истиной на устах. Но дверь университета оставалась в течение нескольких недель широко раскрытой. «Народ» заполнял коридоры, аудитории и залы. Рабочие непосредственно из фабрик отправлялись в университет. Власти растерялись. Они могли давить, арестовывать, топтать и расстреливать рабочих, пока те оставались на улице или у себя на квартире. Но чуть рабочий переступал порог университета, как немедленно становился неприкосновенным. Массам давался предметный урок преимуществ конституционного права над правом самодержавным.

30 сентября происходили первые свободные народные митинги в университетах Петербурга и Киева. Телеграфное агентство с ужасом перечисляет публику, скопившуюся в торжественном зале Владимирского университета. Кроме студентов, толпу, по словам телеграмм, составляли множество «посторонних лиц обоего пола, воспитанники средне-учебных заведений, подростки из городских и частных училищ, рабочие, разного рода сброд и оборванцы».

Революционное слово вырвалось из подполья и огласило университетские залы, аудитории, коридоры и дворы. Масса с жадностью впитывала в себя прекрасные в своей простоте лозунги революции. Неорганизованная случайная толпа, которая глупцам бюрократии и проходимцам реакционной журналистики казалась «разного рода сбродом», проявляла нравственную дисциплину и политическую чуткость, исторгавшие крик удивления даже у буржуазных публицистов.

«Знаете, что больше всего меня поразило на университетском митинге, – писал фельетонист „Руси“, – необыкновенный, образцовый порядок. В актовом зале был вскоре объявлен перерыв, и я отправился бродить по коридору. Университетский коридор, это – целая улица. Все аудитории, прилегающие к коридору, были полны народа, в них происходили самостоятельные митинги по фракциям. Самый коридор был переполнен до последней возможности, взад и вперед двигалась толпа. Иные сидели на подоконниках, на скамьях, на шкафах. Курили. Негромко разговаривали. Можно было подумать, что находишься на многочисленном рауте, только немножко более серьезном, чем обыкновенно. А между тем это был народ – самый настоящий, подлинный народ, с потрескавшимися от работы красными руками, с тем землистым цветом лица, который является у людей, проводящих дни в запертых, нездоровых помещениях. И у всех блестели глаза, глубоко ушедшие в орбиты… Для этих малорослых, худых, плохо упитанных людей, пришедших сюда с фабрики или с завода, из мастерской, где калят железо, плавят чугун, где от жары и дыма захватывает дыхание, университет, это – точно храм, высокий, просторный, сверкающий белоснежными красками. И каждое слово, которое произносится здесь, звучит молитвой… Пробудившаяся любознательность, как губка, пьет всякое (?) учение».