Семь цветов страсти - Людмила Бояджиева

— С этой машиной столько наломался… Обидно, черт, не успел!

— Мне кажется, ты не очень старался поразить меня.

— С чего ты взяла? Представление только начинается. Извольте видеть — вон там блестят купола Новодевичьего монастыря. Это — Дворец спорта, а в дымке плывут алые звезды Кремля!

— Чудесно, правда, здесь так красиво — ничуть не хуже, чем в Венском лесу.

— Я же говорил, — все только начинается!

Как бы в подтверждении его слов к нам подошли подростки с предложением купить матроску, матрешек и какие-то военные фуражки. Майкл пресек мой покупательский раж.

— Тельняшка тебе будет мала, а фуражка капитана СА — не твой стиль. Полюбуйтесь-ка лучше, дорогая гостья, этими новобрачными! Между прочим, они только что вышли вон из той церквушки после обряда венчания. Теперь это можно. И очень модно. Редко бывает, когда модно то, что можно.

Я во все глаза рассматривала московскую невесту и толпу молодежи, разливающую в стаканы шампанское. Девушка в большой шляпе, отделанной нейлоновым кружевом и цветами — сосем как у моей чокнутой парижской соседки. Жених худой, очень длинный и прыщеватый, изобразил под ритмичные выкрики друзей долгий поцелуй для щелкавших фотоаппаратов.

Новобрачная с деланным недовольством поправила измятые оборки и лихо выпила шампанское, откинув за спину стакан. Молодежь громко и отчаянно завопила веселую песню, пританцовывая вокруг героев торжества. Во мне шевельнулась зависть. У нас со Скофилдом была очень скромная свадьба. Я не польстилась на платье невесты, предпочтя светлый костюм и никогда мне не приходилось даже примерять такую вопиющую безвкусной радостью шляпку…

— Иди сюда, Дикси. Господин Горбачев заждался! — Майкл потянул меня к картонному изображению президента, шагающего навстречу с обаятельной улыбкой и вытянутой рукой. Я хотела отвертеться, но фотограф показал, где надо стать, и я послушно ответила на рукопожатие Горбачева. Во «втором дубле» мы снялись с Майклом. «Это для Зипуша», — шепнул он мне, и повис на шее Горбачева, в то время как я прильнула к фанерной щеке.

Ein Moment! — попросил фотограф, копаясь в своем «Полароиде» и мы заполучили прелестные фотодокументы.

— Потом рассмотришь, — Майкл повел меня к машине.

— А деньги? — удивилась я.

— Это абсолютно бесплатно. Сервис перестройки. Личный фонд президента.

Да, Сол прав — даже на таком фото Майкл вышел забавным. Вот что значит — фотогеничная некрасивость. Я же получилась кое-как: розовая толстуха со смазанным лицом.

— Дикси, предупреждаю, у меня дома пустой холодильник, давай, забежим в магазин? Мне необходимо заскочить домой за документами для кладбищенского начальства, а в ресторан мы уже не успеем. Наталья ждет нас на даче с пельменями и борщом. Но перекусить-то с дороги надо?

— Раз жена ждет — никаких перекусов. Будем беречь аппетит.

Дом Микки

Визит в квартиру Артемьевых прошел в обстановке гнетущей напряженности. Майкл явно считал свое жилище убогим и стеснялся всего, что выдавало его личную жизнь. Тем более, здесь не ждали гостей и, видимо, поспешно собирались.

Раковина в крошечной кухне забита немытой посудой, на веревке под потолком сушатся полотенца, спинку кресла в комнате прикрыл ситцевый халатик в линялых цветочках. По столу, дивану и полу разбросаны книги, бумаги, ноты и даже остатки еды.

— Это Санька делает вид, что усиленно готовится к экзаменам. Он учится в музыкальном училище и сидит в Москве, пока мы копаемся на даче. И видно, до позднего вечера работает в фонотеке… Прости, — вот чистое полотенце, — заметил Майкл мою свежевымытую физиономию.

В ванной, такой маленькой, что двоим просто не развернуться, были развешаны постиранные носки, какое-то белье, а из мыльницы нагло смотрел на меня крупный рыжий таракан, в то время как два его собрата помельче предпочли разбежаться.

Когда я вернулась в комнату, служившую гостиной, Майкл успел смахнуть со стола учебники и накрыть его кружевной пластиковой скатертью. Халатик жены он тоже куда-то сунул и церемонно пододвинул кресло: «Присаживайтесь, мадемуазель!»

Я плюхнулась на диван, далеко не новый, покрытый цветным ковром, и огляделась. Бог мой! Половину крошечной комнаты занимал кабинетный рояль, две стены — стеллажи с книгами, пластинками, нотными альбомами. Над роялем висели фотографии, оправленные в рамки. С одной смотрел хрестоматийно-известный композитор в белом пухлом парике, другая же запечатлела некоего отрока, поразительно похожего на господина в парике. Тот же поворот головы, упрямый взгляд, а главное — кудри! Только вместо войлочных буклей на плечи юноши падали темные блестящие локоны.

— Это Саня пошутил, — заметил мой взгляд Майкл. — Увеличил парадную фотографию: я как раз получил диплом на юношеском конкурсе скрипачей. Дело было еще в консерватории, до того, как я оттуда вылетел. Меня дразнили Бетховеном из-за волос, но бабушка — Анна Владимировна Бережковская была убеждена, что скрипачу надлежит иметь поэтическую шевелюру и пикантное имя Микки… Может, даже из-за волос и отдала меня в класс скрипки. Я-то мечтал о виолончели.

— А это отец? — кивнула я на маленькое, явно урезанное по краям фото, скромно темнеющее в соседстве с Бетховеном.

— Нет, Дикси. Это человек, сделавший меня… И музыкантом, и диссидентом, и, в общем, человеком. Мне жутко льстило, что из консерватории мы «вылетели» вместе — мастер с мировым именем и его сопливый «приспешник» (как меня называли в разгромной статье).

— Кем же были твои родители?

— К тому времени, как я «порочил звание комсомольца», ведя «разнузданную антисоветскую пропаганду», их уже давно не было на свете.

— Вообще-то я не сильна в вопросах родства. Но выходит, что моя мать, сыновья Клавдии и ты — какие-то братья?

— Верно схватила мысль, Дикси. А сейчас вообще увидишь картину целиком. — Он достал большой лист бумаги, с изображенным цветными фломастерами генеалогическим деревом.

На верхних ветках я сразу увидела двух птичек «Микки» и «Дикси», круглые лица которых были украшены длинным носом и синими глазами, соответственно.

— Вот и я. Прямо сирена получилась, хороший художник, Майкл.

— Не отвлекайся, зри в корень, Дикси. Я провозился пару вечеров, расчерчивая наше прошлое. Не все удалось восстановить, но главное определилось точно. Смотри: в самом низу Арсений Семенович Леваль-Бережковский, исследователь Севера, прославленный ученый, скончавшийся еще до революции, а посему сохранивший в стране победившего пролетариата свое доброе имя и даже надгробный памятник, сооруженный на средства Российской Академии наук (к нему-то нас и отправляет Клавдия). Ученый имел сына, Василия, ставшего генералом армии и произведшим на свет троих детей: Алексея — отца Клавдии, Маргариту — твою прабабушку, мать бабушки Сесиль, и Петра — моего деда. Судьбы детей сложились по-разному. Алексей — полковник царской армии, погиб в 1918 на фронтах гражданской войны, в то время, как его жена Вера Ивановна — уже сделавшая приличную вокальную карьеру, с семилетней дочерью Клавдией эмигрировала в Европу. Старшая, Маргарита, еще при царе вышла замуж за француза Телье, имевшего на Невском проспекте в Санкт-Петербурге знаменитый фотосалон. Синеглазая Маргарита настолько вдохновляла художественный пыл Жана Телье, что, став его фотомоделью, обеспечила мужу множество медалей на международных конкурсах (был даже представлен довольно смелый для тех лет снимок «Леда») и родила хорошенькую девочку, Сесиль. Семейство Телье покинуло Россию еще в 1910 в связи с тем, что Жан получил наследство скончавшегося отца. А трехлетняя Сесиль стала парижанкой, мечтая о том дне, когда появится на свет ее внучка Дикси.