История и культура гуннов - Отто Менхен-Хельфен

Сосуд из Бригетио, вероятно, имеет позднее скифское происхождение. В любом случае фигуры на его поверхности ставят его поодаль от двух других. Находки из Борового играют большую роль в гипотезах и допущениях о гуннах в Центральной Азии. Вернер думает, что эти находки означают экспансию империи Аттилы в глубь территории современного Казахстана, хотя другая, предположительно, гуннская находка – в Кара-Агаче – располагается восточнее.

Для Бернштама найденное имеет еще большую важность. По его мнению, это подтверждает, что полихроматический стиль украшений – продукт «творческой встречи» местной центральноазиатской культуры и политического возвышения гуннов. То, что буржуазные «фальсификаторы» называют готическим искусством, на самом деле есть искусство гуннов, перенесенное ими до самой Венгрии.

Боровое, расположенное недалеко от Кокчетава, находится в археологически не изученном районе. Захоронение имеет несколько уникальных черт, к примеру гранитную плиту на вершине длиной 4,5 м, шириной 1,5 м и толщиной 0,7 м; весит 4 т. Под ней было еще две плиты, каждая толщиной 0,12 м, и слой булыжника и гальки, в котором и находился котел. Глубже располагалась яма. Из скелета «более или менее» сохранился только череп. Все-таки интересно знать, как именно располагался скелет: был вытянут или согнут, лежал в нише или подземной пещере? Тяжелые каменные плиты указывают на то, что захоронение не гуннское. Среди могил, которые Вернер приписывает гуннам, и среди тех, которые гуннскими считает Бернштам, ничего похожего на захоронение в Боровом нет.

Мебель в гробнице представляет собой странную мешанину. Наконечники стрел были трех разных типов: трехгранные, с тремя фланцами и ромбовидные в поперечном сечении. С превосходно выполненными украшениями соседствуют такие примитивные вещи, как маленькие окрашенные костяные бусы, медная пряжка и бронзовые проволочные сережки. Как заметил Вернер, у меча есть нечто общее с найденным на Таманском полуострове. В этом же направлении на Боспорское царство, указывают золотые предметы с комбинацией треугольных гроздей гранул и клуазоне с красными камнями. Намного вероятнее, что клуазоне в форме груши с обрамлением из зерен из Борового были произведены мастерами Восточной Римской империи, а не гуннами.

Некоторые вещи, найденные в Боровом, встречаются и в гуннских захоронениях. Но это еще не делает котел гуннским. Почти такой же котел нашли недалеко от Ташкента.

Нет практически никакого сходства между чашей на ножках из Мюнстермайфельда и котлом из Борового. В Мюнстермайфельде был найден элегантный сосуд с двумя простыми круглыми ручками, а в Боровом – грубое изделие с четырьмя фестончатыми ручками. В Мюнстермайфельдской чаше находились обуглившиеся кости очень молодого человека – такая форма погребения была чужда гуннам. Возможно, не является совпадением то, что чашу обнаружили в поле, рядом с которым имелись многочисленные следы римской усадьбы. В IV в. сарматы селились в районе реки Мозель.

В сравнении с большими скифскими котлами, такими как, например, из Чертомлыка, высотой почти метр, из Казахстана и Киргизии, некоторые из которых вмещают 140 л, гуннские котлы, как правило, имеют средние размеры. Это сосуды для приготовления пищи. Массивная коническая подставка была не слишком эффективной для максимальной утилизации топлива, которого в степях всегда не хватало; лучше – тренога или перфорированная подставка. Как скифы и сарматы, гунны варили в котлах мясо, которое потом вытаскивали крюками – их находили в Верхнем Колышлее и Харьковке. Подобные крюки до сих пор используют казахи и абхазцы на Кавказе.

Обычное предположение, что почти все евразийские котлы являлись сакральными сосудами, было обоснованно подвергнуто сомнению Вернером и Спасской. Это правда, что в больших котлах готовили пищу больше чем на одного человека, но это вовсе не доказывает, что мясо всегда являлось жертвенным. Наскальные рисунки с Писаной горы в Минусинском районе часто интерпретируются как изображение религиозной церемонии. Многие ученые считали, что такие большие котлы не могли быть обычной кухонной утварью. Однако, на мой взгляд, размер рисунка говорит только о неумении художника.

Ковшик, чтобы вычерпывать похлебку, который держит в руке человек слева, имеет такие же гигантские пропорции, как крюк в руке у человека справа. Конечно, были котлы выше человеческого роста. На большой боярской писанице (в том же регионе) изображены 16 котлов и 21 здание. Совершенно очевидно, что такое маленькое поселение не могло иметь столь большого количества жертвенных сосудов; кстати, все они имеют умеренные размеры.

Другой аргумент в пользу сакральных котлов из Южной Сибири, Казахстана и Киргизии – это обстоятельства, при которых они были найдены. Ни одного из многочисленных котлов из Минусинского района – а я видел их несколько дюжин в музее города – не нашли в захоронениях. В них находились только два из 33 котлов, найденных в Казахстане и Киргизии. Они не были захоронены с умершими, значит, предположительно, принадлежали не одному человеку, а большой группе, иными словами, не использовались для ежедневного приготовления пищи. Эти сосуды были найдены в местах, где, вероятно, осуществлялись жертвоприношения.

В отношении гуннских котлов мы столкнулись с аналогичной ситуацией. Из 18 находок только котел из Хёкрихта был якобы обнаружен в захоронении.

Альфёльди и Вернер пришли к согласию в том, что в Хёкрихте похоронен знатный гунн. В захоронении были обнаружены следующие предметы: 1) котел; 2) римская бронзовая чаша; 3) две железные пряжки; 4) золотая пряжка: ее прямоугольная пластина украшена красными камнями в клуазоне; 5) две накладки для ремня, подвязки; 6) шесть тонких золотых пластин с прямоугольными и треугольными красными камнями в клуазоне; 7) золотая цепь. Гетце решил, что золотые платины первоначально были частью диадемы, которая была разрезана, чтобы украсить кожаный ремень и пряжку. Ремни и пряжки напоминают те, что находили в гуннских захоронениях, хотя и не только в них. Котел, безусловно, является гуннским. Короче говоря, был сделан вывод, что в Хёкрихте действительно гуннское захоронение.

На мой взгляд, вопрос остается открытым. В статье об этой находке Краузе перепечатал оригинальный отчет в каталоге 1838 г. Крестьянин, распахивавший картофельное поле, задел плужным лемехом ручку котла. Сосуд находился в мелком белом песке, был наполнен песком и землей. На той же глубине, в 60 см, к западу находилась бронзовая чаша. К северу от котла располагалась полоса белого песка шириной 25–30 см, длиной чуть меньше 6 м, в которой была обнаружена темно-коричневая связка шириной в ладонь и высотой 2–2,5 см, а в ней – обломки костей, маленькие деревянные щепки разной формы, в основном в серебре, золотые пластинки и пряжка для обуви. В конце полосы находился квадрат со стороной около 8 см темно-коричневой земли, в которой была золотая цепь.

Насколько мне известно, на это описание обратил внимание только Такач. Он посчитал, что белый песок – русло небольшого ручья, но не сделал никакого вывода из такого странного выбора места для захоронения. Он лишь стал утверждать, что tiefernst (торжественный – нем.) жертвенный сосуд не имеет ничего общего с хрупкими безделушками из мастерских Восточной Римской империи.

Есть еще одна неясность с этим предполагаемым захоронением. Я спросил у профессора Пола Лезера (Paul Leser) из Хартфордской семинарии, ведущего авторитета в области ранних сельскохозяйственных приспособлений, какой глубины мог достичь плуг силезского крестьянина в 1830 г. 28 августа 1964 г. он любезно направил мне ответ, выдержку из которого я приведу далее: «По моему мнению, ни один плуг из использовавшихся в Верхней Силезии в 1830-х гг. не мог пропахать землю на глубину около метра. Средний плуг в то время достигал глубины 10–25 см. Самый хороший плуг в Центральной Европе того времени мог достичь глубины 40 см».

Однако не только этим обращает выделяется данное «захоронение». Вернер заметил, что золотая обшивка накладок на концы ремня и золотые пластинки были прикреплены к коже так слабо – одной или двумя заклепками, что ремень и подвязки вряд ли использовались. Пластины, вероятнее всего, сняли с диадемы и прикрепили на пояс уже мертвого человека, а золотую обшивку специально сделали для пряжек обуви, в которой его положили в могилу. Наблюдения Вернера абсолютно правильны. Но что из них следует? Неужели всадник возил с собой золотые листы для пряжек и концов ремня и диадему – целую или разрезанную на части для ремня, на случай если он умрет далеко от дома? И его сопровождал золотых дел мастер, чтобы сделать на месте заклепки? Или его уцелевшие спутники отправляли гонца из Силезии в Венгрию за золотыми вещами для погребения? В высшей степени надуманные объяснения. Их следует отвергнуть все, поскольку, если верить отчету о раскопках, в «могиле» не было скелета. Как минимум череп должен был сохраниться. Фрагменты костей, вероятно, находились в котле и выпали, когда из него высыпали песок и землю.