Диоген - Игорь Евгеньевич Суриков

Итак, у учителя сума — а ты бери три. Тверди сократовское «Познай себя», как некое открытие. Не мойся. И будешь правоверным киником. Да, еще обязательно добавь презрения ко всему на свете. «В самом деле, он (Моним. — И. С.) был очень строг, всякое мнение презирал (курсив наш. — И. С.) и стремился лишь к истине» (Диоген Лаэртский. VI. 83).

А как понималась им истина? Процитируем те несколько изречений Монима, которые дошли до нашего времени. «Он говорил, что богатство — это блевотина судьбы». «Кинический философ Моним утверждал, что лучше быть слепым, чем невежественным. Слепой может угодить в яму, невежда — в пропасть преступлений»{169}. Как видим, оригинального мало. Привычные для кинизма порицания богатства, а заодно — и невежества (притом что сами-то киники отрицали пользу наук).

Впрочем, среди молодежи, окружавшей Диогена и стремившейся ему подражать, все-таки была одна безусловно выдающаяся личность. Речь идет о Кратете (365–285 гг. до н. э.), который несколько раз уже упоминался выше, но мимоходом, а теперь нам предстоит рассказать о нем подробнее.

Кратет стал третьим (и, пожалуй, последним) из «главных киников» — всех остальных можно назвать уже эпигонами, этот же философ, несомненно, оригинален. Соответственно, он занял положение третьего же — после Антисфена и Диогена — схоларха кинической школы. Притом в истории этой школы за ним следует признать особое место. «…Кратетовский вариант кинизма несколько отличен от кинизма Диогена. Отличаясь душевной добротой, мягкостью, гуманностью, Кратет эти черты своего характера влил как новую струю в киническое течение своего времени, обогатив его открыто прокламируемой «любовью к человеку» (филантропия)… Отличался Кратет от других киников и тем, что имел семью…»{170} «Был и другой лик кинизма, восходящий к Кратету и Гиппархии (его супруге, о которой еще будет сказано. — И. С.). Здесь на первый план выступал образ врача: мир воспринимался скорее больным, чем враждебным. Ведущее место отводилось филантропии, особое внимание уделялось дружбе, общинности, братству мудрецов, выдвигались требования помогать людям, приносить им пользу… Философы этого направления создали более легкий, человеколюбивый и созерцательный кинизм…»{171}

Впрочем, мягок и терпим Кратет был по отношению к другим, к себе же — как и его учитель Диоген, суров и беспощаден. Интересно уже то, как начал, по словам Диогена Лаэртского, свою киническую жизнь этот очень богатый уроженец Фив. «Обратив имущество в деньги (а он был из самых видных граждан), он набрал около 200 талантов[53] и распределил их между гражданами, а сам бросился в философию с таким рвением, что даже попал в стихи Филемонф комического поэта. У того сказано:

Он, как Кратет, зимой одет во вретище,

А летом бродит, в толстый плащ закутавшись.

Диокл сообщает, что Диоген убедил Кратета все свои земли отдать под пастбища, а все свои деньги бросить в море… Часто к нему приходили родственники, чтобы отговорить его, но он был непоколебим и прогонял их палкой» (Диоген Лаэртский. VI. 87–88).

Тут мы имеем две версии распоряжения Кратета своим богатством. Имея понятие о его характере, больше верится в первую, согласно которой он заставил деньги послужить людям, а не прибег к их бессмысленному уничтожению, как советовал наставник. Другое дело, что сам Диоген в подобной ситуации, скорее всего, именно так бы и поступил, — дескать, не доставайтесь тогда, деньги, никому! Кстати, указанная здесь цифра — 200 талантов — по меркам IV в. до н. э. составляет какую-то совершенно колоссальную сумму для состояния частного лица. Человек, ее имевший, должен был бы считаться первым богачом всей Эллады (например, в государственной казне Македонии до похода Александра Великого на персов хранилось около 60 талантов).

Признаться, мы подозреваем, что восхваляющая Крате-та традиция допустила в данном случае некоторое преувеличение. Однако, как говорится, дыма без огня не бывает, и вряд ли можно сомневаться в самом том факте, что он, располагая весьма и весьма значительными средствами, отказался от них без всякого сожаления. А ведь это, между прочим, Поступок с большой буквы. Под стать раннехристианским подвижникам (раздавать свое имущество бедным и принимать на себя обет добровольной бедности призывал Христос), а ведь мы в эпохе, на несколько веков предшествующей рождению христианства.

Кратет воистину делом продемонстрировал, что он готов воплощать в жизнь кинический идеал. Чем-то подобным не мог бы похвастаться, пожалуй, даже и сам Диоген, который, напомним, из состоятельного человека стал нищим не по собственной воле, а по решению граждан Синопы, изгнавших его, — тогда-то он и прибыл в Афины почти без имущества, только с рабом Манетом, да и тот потом убежал…

Что же касается Кратета, есть ведь и третий рассказ о том, как он поступил с богатством. «Деметрий Магнесийский сообщает, что свои деньги Кратет положил у менялы, договорившись так: если его дети будут, как все, тот отдаст им деньги, если же они станут философами, то раздаст деньги народу, потому что философам деньги не надобны» (Диоген Лаэртский. VI. 88). В этой версии ученик Диогена не отрекается от денег вовсе, но отказывается ими пользоваться, «зарезервировав» их для детей, да и то с оговоркой — только на случай, если они не пойдут в философию, то есть не последуют по его собственному пути. Вновь перед нами предстает человек, к себе предъявляющий жесткие требования, а по отношению к другим мягкий и терпимый.

Кратет писал неплохие стихи (Диоген этим не занимался). Имеет смысл процитировать некоторые дошедшие до нас отрывки.

Получит драхму врач, но десять мин — повар;

Льстецу талантов — пять, но ничего — другу;

Философу — обол, зато талант — девке.

(Диоген Лаэртский. VI. 86)

Чтобы понятнее стал сатирический пафос автора, приведем данные о соотношении фигурирующих тут мер стоимости (выше они все упоминались, но разрозненно и без связи друг с другом). Драхма соответствовала шести оболам, мина — ста драхмам, талант — шестидесяти минам.

Мне родина — не крепость и не дом,

Мне вся земля — обитель и приют,

В котором — все, что нужно, чтобы жить.

(Диоген Лаэртский. VI. 98)

Здесь перед нами поэтическая проповедь космополитизма, свойственного киникам. Особенно любил Кратет сочинять пародии, беря за образец какое-нибудь известнейшее произведение и вкладывая в него кинические идеи. Есть у Гомера в «Одиссее» знаменитое место:

Остров есть Крит посреди виноцветного моря…

(Гомер. Одиссея. XIX. 172)

Кратет взял его и «препарировал» в духе кинизма, введя, в частности,